Представление Эйнштейна о гравитации как об эффекте искривления пространства-времени теперь считается достаточно хорошо подтвержденным, чтобы быть не просто «гипотезой». Таким образом, это истинная часть того, что Ньютон и Юм назвали бы «экспериментальной философией», и это делает действие гравитации менее загадочным. Если бы Юм дожил до времен общей теории относительности, он, без сомнения, пожелал бы подчеркнуть хрупкость человеческих знаний и необходимость осторожности. Но он мог бы признать, что осторожность также необходима при прогнозировании предела наших интеллектуальных способностей.

По словам Юма, нет литературного замысла, который был бы «менее удачен, чем мой “Трактат о человеческой природе”. Он вышел из печати мертворожденным, не удостоившись даже чести возбудить ропот среди фанатиков»[695]. Это было, скорее, преувеличением. «Трактат» получил рецензии в британских, французских и немецких журналах и поднял изрядный шум среди философов. Однако это не вызвало той интеллектуальной революции, на которую надеялся Юм. Он обвинял себя. Он пришел к выводу, что «жар молодости и изобретательности»[696] заставил его слишком рано опубликовать «Трактат». Хотя Юм никогда не отказывался от его основных идей, он умолял читателей игнорировать эту «юношескую»[697] работу и просил судить о нем только по его более поздним произведениям. Этот запрос в целом не был удовлетворен.

Достаточная популярность некоторых литературных, моральных и политических очерков, опубликованных Юмом в течение двух лет после «Трактата», помогла ему преодолеть разочаровывающий прием последнего. Но потом пришло другое разочарование. Когда ему было слегка за 30, Юму предложили подать заявление на должность профессора этики в Эдинбургском университете. У некоторых кандидатура Юма вызвала неодобрение в связи с его «Трактатом»: автор памфлета из враждебного лагеря обвинял философа в том, что тот «подрывает основания морали, отрицая естественное и сущностное различие между правдой и неправдой»[698] и защищает «принципы, ведущие к неприкрытому атеизму»[699]. В ожидании новостей из Эдинбурга, Юм занял прибыльную должность наставника и компаньона молодого английского аристократа, маркиза Аннандейля, поклонника его сочинений. Маркиз был психически нестабилен, что поначалу не показалось особой проблемой. Юм находил время для сочинительства и написал брошюру, опровергающую обвинения против него. Он не обсуждал разницу между правдой и неправдой, он просто отрицал, что «моральные утверждения имеют одинаковую природу с истинами математики и абстрактных наук»[700], как доказывали некоторые богословы. Мораль обращается к нашим чувствам – это не вопрос расчетов и умозаключений. На обвинение в том, что он скептик, Юм ответил, что его скептицизм направлен лишь на то, чтобы поощрять скромность и смирение в рассуждениях. Через месяц, в июне 1745 г., он узнал, что не получил работу в Эдинбурге.

Должность профессора, вероятно, не подошла бы Юму в любом случае, поскольку одна из его обязанностей состояла в еженедельном чтении лекций на тему «доказательства христианской веры»[701]. Он пробыл год в Англии с безумным маркизом, пока приступы последнего не стали более жестокими, и Юм был уволен. Затем он присоединился к генерал-лейтенанту Сен-Клеру, своему дальнему родственнику. Сначала предполагалось, что они отправятся с экспедицией в Квебек, но закончилось все нападением на город в Бретани. Юм наслаждался этой должностью и имел некоторое время для собственных исследований, хотя миссия была почти фарсом с военной точки зрения. Вольтер даже удостоил ее насмешек в одном из своих исторических произведений.

С тех пор как Юм начал работать у безумного маркиза, он пытался изложить идеи «Трактата» в более ясной и удобной форме. Он был уверен, что провал его первой книги был вызван «скорее его формой, нежели содержанием»[702]. Первая новая версия его философии – серия связанных эссе, теперь известных под названием «Исследование о человеческом познании», – была опубликована накануне 37-го дня рождения Юма, когда он вместе с Сен-Клером был с дипломатической миссией в Турине. Эти очерки были не только более изящными стилистически, чем соответствующие части «Трактата», но и более смелыми. Их выводы о религии были более очевидными и тем не менее дипломатичными по форме. Юм включил в них доводы о чудесах, поразивших его в Ла-Флеше, которые он опустил в «Трактате», опасаясь вызвать чрезмерные обиды.

Местами «Трактат» был нерешительным: молодой Юм, кажется, иногда сомневался в своих сомнениях. Но главная мысль нового «Исследования» была очевидна:

Этот вызов известен как «вилка Юма»[704], потому что он опирается на его двухстороннее разграничение между «отношениями идей» и «фактами». Рассуждение об идеях может привести к убедительным доказательствам, но дает знания только о математике и обычных вопросах дефиниций. Рассуждение о фактах дает более существенную информацию, но такие знания «основаны исключительно на опыте»[705] и «не могут быть демонстративно доказаны»[706]. История, астрономия, политика и медицина среди прочего попадают в этот последний лагерь. Геометрия и алгебра принадлежат первому. Но где место теологии и схоластической метафизики? Они имеют дело с отношениями идей или с фактами? Согласно Юму, проблема в том, что часто это ни то ни другое, и потому их место в огне. Иногда они маскируются под своего рода математику и продвигают чисто абстрактные доказательства существования Бога или жизни после смерти. Но такие доказательства не могут работать, потому что только «экспериментальные рассуждения» могут сказать нам, что действительно существует, позволяя нам сделать вывод о существовании чего-либо из его причин или следствий. Когда богословие пытается убедить нас в существовании Бога или в бессмертии, оно только в том случае имеет «основание в разуме», если «поддерживается опытом». И если богословие собирается использовать методы экспериментальных рассуждений, оно должно оцениваться по стандартам экспериментального рассуждения. Это означает понимание ограниченности нашего опыта и требует осторожности в оценке любых основанных на нем амбициозных выводов.