Что было причиной того, что Лозен не оспаривал у своего друга прекрасной Ланж, – то, что он видел на графе эти два печеных яблока, или то, что он помнил свою польскую княгиню? Лозен нам этого не говорит; но он нам говорит, что за несколько дней до своего отъезда он узнал, что та, которой он пренебрег в квартире графа Жана дю Барри, была представлена королю и произвела на его величество глубокое впечатление.

Лозен, прозревая, без сомнения, в будущее, не хотел уехать из Парижа не попрощавшись с любовницей графа, которая приняла его так ласково, что очевидно было: если она отдалась Фиц-Джемсу, то единственно только от своего отчаяния.

Он нашел ее и прелестнее и внимательнее к себе, нежели прежде; и, когда она сказала ему, что, несмотря на то что он уезжает, она его не забудет, отвечал:

– А!., это прекрасно! Помните же, что если вы сделаетесь любовницей короля, то я захочу тогда быть главнокомандующим всей французской армией.

– Я нахожу, – отвечала Ланж, – что вы не довольно честолюбивы; если я буду близка к королю, то я сделаю вас министром.

– Ба!.. А Шуазель куда? – спросил Лозен.

– Шуазель? Фи, я его ненавижу, – отвечала Ланж.

– Посмотрим!.. За что же вы его ненавидите? – снова спросил Лозен.

Ланж была добрая девушка, она никогда не заставляла себя о чем-либо долго просить; поэтому она тотчас же объявила Лозену, что причиной ее ненависти к Шуазелю были все те же несчастные печеные яблоки графа Жана дю Барри.

Чтобы сблизиться с королем, девице Ланж советовали обратиться сперва к Шуазелю. Шуазель нашел ее очень хорошенькой; но он также видел эти роковые печеные яблоки, и беспокойство, которое они внушали ему, было причиной некоторого пренебрежения, оказанного им девице Ланж, которое она простила Лозену, но никак не хотела простить Шуазелю.

Итак, Лозен уехал из Парижа и увез с собой два обещания девицы Ланж, что если она сделается когда-нибудь любовницей короля, то будет другом ему и врагом Шуазелю.

Каким же образом, несмотря на эгоистическую совестливость Шуазеля, девица Ланж увиделась с королем? Мы это сейчас расскажем.

Избрав настоящую дорогу, от которой сначала было уклонилась, она прибегла к посредничеству Лебеля.

Лебель, о котором мы уже имели случай упоминать при подробных обстоятельствах, был камердинером короля и изобретателем Оленьего парка, так философски терпимого маркизой Помпадур. Лебель увидел девицу Ланж, пленился ее красотой, не испугался нисколько двух печеных яблок графа Жана дю Барри и представил герцогу Ришелье самый подробный отчет о сокровище, которое в ней нашел, так что герцог сам пожелал удостовериться, не было ли чего-нибудь преувеличенного в рассказе Лебеля. Он приказал привести к себе Ланж и действительно нашел ее очень хорошенькой.

Тогда, приняв себе в сообщники герцога д'Егильона, предначертали, на случай успеха, условия договора с новой фавориткой. Только от нее требовали полного признания в прошедшей ее жизни, дабы знать, как отвечать на все злословия и клеветы.

Хорошенькая Ланж не скрыла ни одного из своих грехов и вот что рассказала о себе:

Она родилась в Вокулере, отечестве Иоанны д'Арк, в 1744 году, следовательно, ей было теперь (1768 г.) двадцать четыре года; она была дочь кухарки и какого-то монаха; прежде ее называли Жанной Вобернье, и под этим именем она начала свое воспитание у одной модистки. От модистки она перешла к мадам Гурдан, содержательнице известного рода пенсионерок.; в то время дом мадам Гурдан гремел известностью. Переселившись в этот дом, Жанна переменила свою фамилию и стала называться Жаннетой Лансон. Однажды вечером полупьяный граф Жан дю Барри встретил ее на углу одной улицы, зашел к ней, а на другой день увез ее к себе; потом, во время своего безденежья, продал ее Радиксу де Сент-Фуа, управляющему министерством иностранных дел, который вскоре опять возвратил ее графу дю Барри, а сей последний сделал ее на этот раз содержательницей игорного дома, в котором видел ее Лозен и в котором познакомился с нею Лебель.

Такая исповедь невольно заставляла призадуматься. Поэтому неудивительно, что Лебель и герцог д'Егильон испугались такого признания девицы Ланж в прошедшей ее жизни. Один только герцог Ришелье остался тверд и спокоен; он объявил, что таланты, которые Жанна Вобернье приобрела в своей тревожной и богатой романтическими приключениями жизни, были весьма благоприятны для короля, слабость которого со дня на день увеличивалась. И потому Ришелье посоветовал Жанне действовать совершенно противоположно тому, как действовали другие женщины, пользовавшиеся прежде благосклонностью короля, т, е., вместо того чтобы представляться неопытной, не скрывать нимало своих талантов.

Ришелье был отличный угадчик; дела пошли так, как он предвидел, и даже еще лучше. В объятиях девицы Ланж Людовик XV мечтал о прекраснейших днях своей юности, и вскоре можно было заметить, какую власть должна была взять над ним новая его фаворитка.

Оставалось только дать ей какое-нибудь имя. Весьма многие знали ее под именем Жанны Вобернье, под именем Жаннеты Лансон или под именем девицы Ланж и потому не хотели, чтобы она оставила которое-нибудь из них за собой. Граф Жан дю Барри имел брата Гильома дю Барри. Его пригласили приехать в Париж, женили на Жанне Вобернье, дали ему в награду за то, что он передал свой графский титул хорошенькой Жанне, 100 000 ливров и услали в провинцию; а графиня дю Барри представлена была между тем ко двору, как прежде г-жа д'Етиоль, маркиза Помпадур.

Тогда только министр Шуазель понял ошибку, сделанную им, в том, что он приписал слишком большую важность печеным яблокам графа Жана дю Барри.

В это же время явилась известная песня La belle Bourbonnaise, которая, как ни была оскорбительна, не имела, однако, другого следствия, кроме того только, что забавляла Людовика XV и графиню дю Барри, которые сами нередко напевали ее в присутствии Шуазеля, вероятно для того, чтобы министру было известно, что и они знают ее.

Между тем как все это происходило, прибыл в Париж датский король Христиан VII. Это был молодой, статный, красивый государь; объявление о приезде его немало наделало тревоги при дворе, и в особенности в закулисном мире.

Когда узнали, в каком доме он должен был иметь свое помещение, все соседние с ним дома наполнились хорошенькими женщинами. Некоторые из них, дабы рекомендовать его величеству свою наружность, дошли даже до того, что подкупали обойщика, и он помещал их портреты в его спальне и в его уборной. Девица Гранди, оперная актриса, опередила других и послала ему свой портрет в костюме Венеры, домогающейся яблока прекрасного Париса.

Датский король, живя в Париже, виделся с одними только учеными и философами, в собраниях при дворе показывался редко, и говорят, будто все женские искательства остались тщетны.

Между тем министр Шуазель вел переговоры об одном деле, которое немало долженствовало уменьшить влияние графини дю Барри; это было бракосочетание его высочества дофина с эрцгерцогиней австрийской.