— Слушаю, дитя мое.

— Мне все это не нравится. Кого-то смерть настигнет раньше, чем мы вернемся домой.

— Вот как вы думаете? — спросила заинтересованная миссис Брэдли. — Кого?

— Вот и Миган меня это спросила. Я не знаю. У нас в роду у некоторых есть дар ясновидения. У меня он не очень сильный, но все же есть. Что можно сделать?

— Ну, как что? Ничего.

— Вы мне не верите?

— Нет, — ответила миссис Брэдли, кивая медленно и ритмично, — нет, я вам верю. Скажите, что вы делали в Элефсине?

Кэтлин болезненно покраснела, не собираясь ничего рассказывать. Но все же сделала над собой усилие и с улыбкой ответила:

— Целовалась с Иэном.

Миссис Брэдли, приняв этот ответ, отметила про себя факт, что это меньше половины правды.

— Да, конечно, — сказала она.

— Мы женаты, — пояснила Кэтлин.

— Вы предали этот факт огласке?

— Сейчас все знают, кроме отца и сэра Рудри. И, конечно, тех, кто не принадлежит ни к одной из семей.

— Тогда и Гелерт?

— Да. Это… — Кэтлин утратила озабоченное выражение и не смогла сдержать смех. — Это разбило ему сердце.

— Его мать опасалась, что так будет, — сказала миссис Брэдли. — Тем не менее я рада, что вы прояснили ему ситуацию. А где Иэн сейчас?

— Все еще в Афинах, бедняжка.

— Бедняжка, — согласилась миссис Брэдли.

— Вы не рассеяли мою тревогу. Миган говорила, что вы скажете мне, что делать.

— Я вам сказала, что делать, дитя мое.

— То есть ничего?

— Не думаю, что еще что-то можно сделать.

Но когда девушка вышла, миссис Брэдли посидела еще немного в задумчивости.

Однако на следующее утро, несмотря на поздний отход ко сну, миссис Брэдли поднялась одновременно с мальчиками и смотрела со скал, как они купаются. Чуть позже к ним присоединились девушки и молодые люди, и около девяти утра, когда уже было жарко, отряд в трех автомобилях направился к Эпидавру.

План пребывания в Эпидавре у сэра Рудри был прост. Он предложил принести жертвы Асклепию, остаться ночевать в развалинах и посмотреть, что будет. Он также, стараясь быть спокойным, объяснил, что Асклепий, бог врачевания, иногда являлся своим почитателям в виде змея и что змеи, если таковые будут обнаружены в Эпидавре, подлежат почитанию.

— Змеи! — Александр Карри нервно оглянулся. — Змеи! Чертовы твари, всю жизнь их терпеть не могу. Я буду спать в гостинице, Рудри.

— Здесь ее нет, — ответил торжествующий сэр Рудри. — Тут ничего нет, только музей. Если хотите, можете спать там. Я думаю, сторожа нам позволят.

— Змей не будет, отец, — сказала Кэтлин.

Они с Миган ехали в одной машине с Александром Карри, сэром Рудри и Кеннетом. Проворность и хитрость позволили Александру Карри занять место рядом с водителем, девушки к тому времени уже обосновались на заднем сиденье, и для сэра Рудри и мальчика остались откидные места. Дик, ехавший во второй машине с миссис Брэдли, Гелертом, Стюартом и Айвором, предложил поменяться местами, но сэр Рудри отказался покинуть неудобное место даже по предложению собственной дочери. Поэтому он все больше и больше раздражался из-за постоянной тряски, вызванной ухабами на узкой дороге между бедными оливковыми садами и безликими пастбищами, по которой шла машина. Но Александр Карри, подозревая, что возможна и иная причина раздражительности, был внимателен и бдителен.

К счастью, поездка была недолгой. Машина резко свернула вправо, подпрыгнула сильнее прежнего и остановилась у каких-то деревьев. Пассажиры вышли, поднялись на склон справа, чтобы оглядеться.

Величественный театр с его пятьюдесятью пятью рядами сидений сохранился почти идеально. Мальчики немедленно предложили бежать наперегонки наверх, Гелерт сел в средних рядах, погрузился в греческую трагедию и добросовестно читал ее минут двадцать. Даже сэр Рудри, для которого театр интереса не представлял, велел Миган, Кэтлин и Дику спуститься в аудиториум, а сам встал в круге внизу и трубным голосом продекламировал оду Пиндара — проверить, правду ли ему рассказывали об акустике этого места.

— Дик, теперь ты! — позвал он, закончив чтение.

Дик, в солнечных очках поверх обычных, тревожно обернулся к Миган:

— В смысле, вы не будете возражать, если я попробую? Говорят, что акустика здесь неподражаемая. В любом греческом театре она хороша, конечно, но тут…

— Давайте, вы уже большой мальчик, — ответила Миган, прислоняясь спиной к камню скамей и вытягивая ноги.

Вокруг театра на небольших холмах росли деревья. Серели на коричневатом дерне гладко обтесанные каменные блоки. Ясное небо, перерезаемое ветвями, было глубоким и синим, солнце освещало пористый камень и блестело на шляпе Дика, пока он спускался по пологим разбитым ступеням к каменному кругу.

— Бедный мальчик, — сказала Кэтлин, затеняя глаза рукой и глядя ему вслед. — Почему ты его не избавишь от мучений?

— Одна причина — в том, что он еще не сказал ничего определенного. Вторая — потому что я не знаю еще, что ему отвечу, когда он дойдет до сути.

— Вот как? — сказала Кэтлин. Это откровенное признание, видимо, было для нее слегка неожиданным, и вежливость, унаследованная от предков, заявила о себе, заставив принять смущенный вид. — Я думала… извини. Понимаю.

— Вряд ли, — возразила Миган жизнерадостно. — Не уверена, что сама понимаю. Полагаю, это материнский инстинкт меня к нему тянет, к бедняжечке. Но он сообразителен. Это даже Гелерт признает.

— Что признает? — спросил ее брат с расстояния не меньше двадцати ярдов. — Какого бы черта вам не прекратить болтать в подобном месте? Думаете, кто-нибудь хочет подслушивать ваши идиотские замечания?

— Кто подслушивает, ничего хорошего про себя не услышит, — ответила Миган. Ничего, кроме этого школьного ответа, ей в голову не пришло. — И вообще можешь отложить свою старую книгу. Ронни сейчас будет оглашать «Ганга Дина».

Дик дошел до низа, откуда казался гораздо меньше ростом. Он дождался, пока сэр Рудри, который, видимо, считал свои обязанности по отношению к театру и двум молодым леди выполненными, вышел и быстро проследовал к извилистой тропе, по которой они пришли к театру, пересек ее и скрылся с глаз — спустился в долину осматривать храм Асклепия.

Рональд Дик дождался его ухода, затем, расставив ноги, опустил руки вдоль тела, задрал подбородок и стал произносить песнь двадцать вторую «Илиады» о смерти Гектора в блестящем шлеме, осквернении его тела, о плаче и горе Андромахи.

Гелерт, внимательно слушавший, положил книгу в карман и вздохнул, потом встал и двинулся к проходу.