– Только перед смертью Ведьма рассказала Мышке, что мы – идентичные тройняшки, что дедушка – ее отец, а наша мама…

– Как же так? – перебиваю я, вспоминая бледную кожу Мышки, стриженые черные волосы, костлявую миниатюрную фигурку. Я все еще не в силах поверить. – Она совсем на нас не похожа!

– Ведьма стригла ее коротко, красила в черный цвет волосы, морила голодом. Вспомни, как часто Мышка пользовалась нашим клоунским гримом! Она хотела походить на нас, на Беллу – лишь бы не быть собой. – Заплаканная Эл смотрит на меня почти гневно. – Мы этого не замечали; мы верили в то, во что нам велели верить! Но мама хотела, чтобы мы знали: мы гораздо более особенные, чем думаем, чем она говорила нам, и поэтому смешала правду с вымыслом. Ведь она всегда так делала!

– Вероятность того, что родятся идентичные тройняшки, – шепчу я, – один к ста тысячам.

Эл кивает.

– Может, чуть меньше, – тихо добавляет она с легкой улыбкой. – Если в семье уже были близнецы, и твой дедушка – твой отец…

– Но почему? Почему мама позволила Ведьме ее забрать? Зачем Ведьме вообще понадобилось…

– Мышка рассказала, что Ведьма ходила во сне, ей снились кошмары. Мышка просыпалась и обнаруживала ее на коленях в темноте; она плакала и умоляла впустить ее обратно. Никто и никогда не любил Ведьму, не захотел на ней жениться. Ни мужа, ни семьи, ни родителей. После бабушкиной смерти дедушка вышвырнул ее из дома. Он позволял ей иногда приходить в гости в обмен на молчание. Мышка думала, что Ведьма забрала ее себе потому, что хотела взять что-нибудь на память о маме, о дедушке. Ведьме хотелось показать кому-нибудь, каково это – жить нелюбимым и одиноким…

Длинный палец указывает на дрожащую, склонившую голову Мышку. «Вот что значит быть хорошей дочерью!» В ее руке болтается золотой медальон, блестя на солнце. Мамина улыбка холодна, как лед. «Ты всегда заришься на то, что не твое». Ведьма сует цепочку в карман длинного черного платья. «Иногда я это получаю!»

Эл смотрит на меня.

– Думаю, Мышка ошибалась. Ведьма заплатила за надгробие и похоронила их вместе. – Ее глаза вспыхивают. – Всю свою жизнь ей хотелось, чтобы другие страдали еще больше, чем она сама.

Вспоминаю их свидетельства о рождении: 3 марта 1962-го, 14:32 и 14:54…

– Ведьма – старшая, – шепчу я, дрожа мелкой дрожью. – Дегустатором ядов должна была стать она!

Меня поражает чудовищность того, что произошло с моей матерью. И я понимаю, почему каждый год в день смерти бабушки она запиралась в своей спальне и не выходила до следующего утра. Столько ужаса, столько страданий, да еще несправедливость со стороны сестры… Наверное, она лгала себе. Интересно, под конец помнила ли она вообще, что Мышка когда-то принадлежала ей?

– Мама просто хотела, чтобы мы были в безопасности, – говорит Эл. – Может, она убедила себя в том, что Мышке ничего не угрожает и так лучше для нее…

Ложь! Мама никогда не учила Мышку выживать. Не учила ее прятаться, убегать. Не учила радоваться темноте и не бояться грозы. Нет, не могу об этом даже думать! Мышка осталась совсем одна, а я не верила, что она настоящая…

– Росс знал?

Эл качает головой.

– Он всегда считал Мышку подругой семьи или кузиной. Она была совсем не похожа на нас – ни в детстве, ни сейчас. Я и сама не знала до последнего. Мышка призналась, что она – наша сестра, услышав мой план привлечь Росса за убийство. – Вымученная улыбка. – Ты – мне, я – тебе.

– О боже! – Я встаю, пошатываясь. В лицо дует теплый ветер, я опускаю веки и вспоминаю, как бежала по тротуару к конторе шерифа с черной меткой в руке. Мышкины глаза – большие, круглые, обведенные черной краской. «Не бойся! Я помогу, Кэт. Я тебя спасу». Счастливая надежда в широкой улыбке, старое мешковатое платье с намалеванными цветами, как на наших с Эл сарафанах. «Ты можешь стать мной, а я – тобой». – Неужели она сделала это вместо тебя? Мышка приняла твои таблетки, чтобы тебе не пришлось возвращаться к Россу?

– Сначала я не поверила, что Мышка – наша сестра. – Эл закрывает лицо руками и надрывно всхлипывает. – Льнет ко мне, улыбается, говорит, что хочет помочь… Лишь бы я доверяла ей, любила как сестру. Ты ведь помнишь, какой она была навязчивой, как хотела нам угодить, как требовала внимания… И я не поверила ей, не смогла…

На щеках и на подбородке Эл сочатся кровью глубокие царапины, как и у меня на запястьях. Я опускаюсь перед ней на колени, хватаю за руки, чтобы она не поранила себя еще больше.

– Мышка оставила записку, – шепчет Эл, дрожа всем телом. – Написала лишь свое имя, которое ей дала мама. И тогда я поняла, что она сказала правду.

– Как ее звали?

Эл издает сдавленный смешок.

– Иона.

Прекрасная принцесса, которую злая ведьма украла у матери, отрезала ей крылья и заключила в высокую-превысокую башню…

Всхлипы Эл становятся громче, судорожнее.

– И я оставила ее одну! Она меня слушала, а я ее – нет. Уходя на палубу, я сказала: «Оставь меня в покое!» Вот они, мои последние слова ей…

– Эл! Эл! – Я склоняюсь к ней. – Ты ведь не знала!

Она отталкивает меня и, шатаясь, встает.

– А если знала? А если я поверила ей? А если я рассказала ей все и потом оставила внизу, где лежали мои таблетки, зная…

Я тоже встаю.

– Ты ей не поверила. Помнишь, ты вернулась на палубу и вздохнула с облегчением? Ты думала, что все кончено. Не вини себя!

Сестра продолжает трясти головой; я хватаю ее за плечи и заставляю посмотреть мне в глаза.

– Ты ни в чем не виновата! Мама всегда твердила нам, что старшая в ответе за младшую, – но она была не права. Из-за того, что сестра никогда ее не защищала, тебе пришлось пожертвовать жизнью ради меня!

– Тоже мне жертва… – По губам Эл блуждает безумная улыбка, глаза смотрят в никуда. – Я любила Росса. Я всегда хотела быть с ним, с самого начала. Считала его таким хорошим, таким храбрым… Увы, лгать, манипулировать и плести интриги для меня теперь как дышать. Наверное, я плохая. Наверное, со мной что-то не так. Это я во всем виновата! Умереть должна была я, а не Мышка…

– А я – пьяница, эгоистка, предательница, трусиха, всю жизнь бежавшая от правды. Я хотела Росса, и плевать на твои чувства! Я тебя ненавидела и даже не подозревала, что ты не испытываешь ненависти ко мне. И в ту ночь – в ту проклятую ночь! – я ушла бы без тебя. Если б Росс не загородил наш лаз, я оставила бы тебя с дедушкой, как в свое время Ведьма оставила маму, и даже не оглянулась бы!

Эл хватает меня за руку.

– Чушь собачья! Ты совсем другая, ты ни в чем не виновата… – Взгляд ее становится пристальным, хватка ослабевает, и Эл сдавленно хихикает. – Думаешь, это ужасно умно?

– Ты не виновата, Эл. – Я тоже улыбаюсь, хотя мне совсем не весело.