Разжигаю плиту, держу руки над пламенем и чувствую, как по телу разливается тепло. Достаю из конверта заказанные несколько месяцев назад свидетельства о рождении – мамино и еще четыре, на Дженнифер, Мэри, двух Маргарет. В метрике Мэри Финли отцом указан Роберт Джон Финли, рыбак. Дата ее рождения – третье марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года, четырнадцать часов тридцать две минуты. Смотрю на мамино свидетельство. Нэнси Финли родилась третьего марта шестьдесят второго, в четырнадцать пятьдесят четыре.

Сажусь за кухонный стол. Близнецы! Мама и Ведьма были близнецами. Не зеркальными, как мы с Эл, и даже не идентичными. Мама – светловолосая и миниатюрная, Ведьма – темноволосая и рослая. И все же они двойняшки. Вспоминаю ненависть в глазах Ведьмы – ненависть к родной сестре, – и очередная волна стыда угрожает смести хрупкую умиротворенность, которую мне принесло прощание с Зеркальной страной…

Я смотрю на доску с колокольчиками, затем в окно. Стену сада заливает яркий солнечный свет, кроваво-красных букв нет и в помине. Я никогда не узнаю, на самом ли деле они звонили и было ли написано на стене «Он знает» в нашу последнюю ночь с Россом. Я никогда не узнаю, шепнула ли Эл: «Беги!» – прямо мне на ухо. Впрочем, неважно. Зеркальная страна существовала потому, что мы в нее верили. Для нас она была настоящей, это нас и спасло.

Встаю, подхожу к плите, бросаю в огонь свидетельства о рождении, в том числе и ведьмино. Без имени отца Мышку не найти. Остается лишь надеяться, что в один прекрасный день Мышка придет и ко мне, как когда-то пришла к Эл.

Смотрю на мамино свидетельство, трогаю пальцем ее имя. Впервые вернувшись в этот дом, я чувствовала, что жизнь в Венис-Бич, такая надежная и безопасная, закончилась, стала похожа на глянцевую фотографию места, которое я посетила давным-давно. Она никогда не казалась мне настоящей – даже набережная с клоунами, предсказателями и художниками виделась как во сне. Я никогда в нее не верила, поэтому меня она не спасла.

Кладу мамино свидетельство в огонь и смотрю, как желтеют и обугливаются уголки, как оно исчезает. И думаю: «Теперь ты можешь уйти». Мама еще здесь, ведь за минувшие годы никто из нас так и не смог убежать из этого дома. Мы застыли в момент катастрофы, как тела, погребенные под вулканическим пеплом.

Достаю из кармана письмо Эл, перечитываю еще раз и бросаю в огонь вместе с Веселым Роджером. Они занимаются, и я вскрикиваю как ребенок – одновременно радостно и испуганно. В последний раз смотрю на голую стену в саду и надеюсь, что он знает: здесь больше не будет ни меня, ни Эл. Мы не вернемся никогда-никогда! Сердцем этого дома был вовсе не его Машинный отсек, а наша Зеркальная страна. Теперь ее больше нет.

Я тушу огонь, закрываю решетку, словно отключаю от жизнеобеспечения пациента, который давно умер. Дом погружается в могильную тишину. Я оставляю его с миром. Выйдя наружу, бросаю последний взгляд в полумрак – красный и золотой, черный и белый, – перед тем, как захлопнуть массивную красную дверь навсегда.

И пока она закрывается, мне чудится приглушенное возмущение колокольчиков, нетерпеливое содрогание проводов и жил внутри полых стен, шепот миров за дверями, в комодах, в шкафах, под неподвижными синими небесами и бирюзовыми водами океана.

Мне все равно.

И тогда я понимаю, почему вернулась, зачем пришла попрощаться.

Чтобы я больше не боялась летать!

Я покупаю два билета на самолет – себе и Эл. Пожалуй, это излишняя роскошь, которая вызовет косые взгляды, но какое мне до них дело! Билеты на поздний рейс в канун Рождества обходятся не слишком дорого, да и сестра умудрилась заработать на продаже своих картин гораздо больше, чем думали окружающие. Мы наконец отправляемся на Остров, и я не хочу, чтобы Эл летела в грузовом отсеке или на багажной полке, потому что во время перелета через океан ее место – рядом со мной, и больше нигде.

Мне пришлось пересыпать прах из громоздкой урны в картонную коробку с розовыми цветами и смотровым окошком. Я страшусь момента, когда придется расстаться с сестрой окончательно, хотя еще больше пугает то, что будет после. Носить ее с собой повсюду стало для меня так же естественно, как в свое время чувствовать ее боль.

Посреди Атлантики я наконец засыпаю. Мне снится Остров – Санта-Каталина капитана Генри, ее пляжи, лагуны и пальмы, написанные размашистыми мазками Эл. Мне снится капитан Генри, стоящий у штурвала «Сатисфакции», мы с Эл – у бушприта, и бирюзовые волны Карибского моря несут нас к берегам Острова. Я просыпаюсь в тревоге, выглядываю в иллюминатор, за которым разливается черная, как деготь, ночь, и вижу свое отражение: бледное лицо расчерчено тенями, запавшие глаза смотрят прямо в душу.

– Бывалый моряк не покинет порт в пятницу, – шепчу я.

И звонкий, словно колокольчик, голос Эл напоминает: «Сегодня же суббота, балда!»

Я смотрю на часы и вижу, что она права. Наступило Рождество.

Снова выглядываю в иллюминатор и думаю о розовом рассвете. Эл сжимает мою руку, мы стоим у моря и ждем.

Я с улыбкой касаюсь крышки коробки.

– Наконец-то мы отправились туда, Эл!

* * *

После десятичасового ожидания в Боготе и двухчасового перелета до Сан-Андрес, а потом до и Провиденсии, мой энтузиазм несколько тает. Аэропорт в Эль-Эмбрухо я покидаю уже поздним вечером. Дребезжащее такси несется по пустынным улицам, освещенным лишь огнями коттеджей и редких отелей. Моря не видно, зато я чувствую его запах – гораздо более яркий и чистый, чем в Лейте. Водитель пытается вести дружескую беседу, но я не в состоянии ее поддерживать. Наконец он резко останавливается, взвизгнув тормозами, и я так рада окончанию поездки, что готова его расцеловать. Водитель вытаскивает из багажника чемодан, и тут я обнаруживаю, что он высадил меня посреди пустынной дороги.

– Где же отель?

Таксист усмехается, радостно сверкая щербатым ртом.

– На Санта-Каталине.

– Я знаю!

– Санта-Каталина – это другой остров, а мы на Провиденсии.

– Это я тоже знаю, – говорю я, стараясь не паниковать. – Но они вроде бы должны сообщаться!

– Так и есть, – заверяет таксист, указывая мне за плечо.

Я оборачиваюсь и наконец понимаю, что приняла за тротуар со скамейками и яркими фонарями пешеходный мост, причем очень длинный мост.

Сжалившись, таксист ласково хлопает меня по плечу.

– Все хорошо, не волнуйтесь! Всего сотня ярдов, и вы на Санта-Каталине. Отель совсем рядом, за крепостью.

Мост весьма живописен. Он раскрашен в синий, зеленый, желтый и оранжевый цвета и покачивается на плавучих опорах. В детстве мы с сестрой даже представить не могли, что нам когда-нибудь повезет идти на наш Остров пешком в свете подпрыгивающих на волнах фонарей. При мысли об этом я невольно улыбаюсь.

Добравшись до берега, подхожу к столбу с деревянными указателями и с замирающим сердцем читаю: «Крепость Моргана», «Голова Моргана». Я иду вдоль кромки воды к единственным огням на берегу. Шумит море, на волнах покачиваются яхты. Свет становится ярче, из зелени выступает отель. Перед тем как сойти с дорожки, я вижу еще один деревянный знак – выгоревший на солнце, потемневший от времени. На нем значится: «Добро пожаловать на Санта-Каталину! Пиратов тут ждет виселица, а протестантов – костер». И я снова улыбаюсь – на этот раз так широко, что больно губам.