Эстер в испуге поставила на стол чашку кофе.

– Ох, милая… Я в последнее время просмотрела столько картин, что у меня нарушилось восприятие цвета. Клянусь, от меня не будет пользы!

– Но вы их уже позабыли.

Миссис Эббервиль в ответ рассмеялась и переглянулась с сестрой.

– Вы смеетесь надо мной? – Лорин покраснела.

– Что ты, дорогая! Нет, мы смеемся над моей ужасной памятью.

– Разве у вас плохая память?

– Я не сказала «плохая», я сказала «ужасная». Я никогда ничего не забываю. Даже сны! У нормальных людей они выветриваются из головы самое позднее к вечеру, а я могу мучиться годами. Они хранятся у меня вот здесь. – Эстер легонько постучала себя по виску.

– А я бы с радостью посмотрел вашу новую картину, Лорин, – стеснительно сказал Реджинальд. – Правда, я ничего не понимаю в живописи…

– Ну, а я и подавно! – вмешался полковник и стукнул ложечкой по яйцу. – Но тоже хочу взглянуть!

Миссис Эббервиль погрозила Реджинальду пальцем:

– Не прибедняйтесь! Я видела ваши наброски. Они отличные.

– Раз вы об этом заговорили, Эстер, я хотел бы кое-что с вами обсудить. Это касается моей работы.

– Хорошо. Побеседуем после обеда.

Миссис Норидж положила себе добавку омлета и еще один тост. Она не могла понять, как Эстер умудряется держаться в своем весе при таком качестве стряпни. Эмма Норидж не считала себя чревоугодницей, но в «Совиных дубах» она ела вдвое больше обычного.

«Надо побыстрее разобраться с этой кошкой. Если я задержусь здесь еще на неделю, придется перешивать платье».

За завтраком обсуждали картины Лорин, мимоходом коснулись набросков Реджинальда. Но никто не упомянул о кошке.

Однако эта тема волновала не только ее. Миссис Норидж заметила, что Флоренс тревожно посматривает вокруг. Да и Реджинальд как будто к чему-то прислушивался. Полковник поглядывал на дверь. Кошка незримо присутствовала в комнате.

После завтрака все, кроме Сильвии Пэриш, отправились смотреть новое полотно.

В просторной светлой мастерской, где иногда рисовала и сама Эстер, Лорин отдернула ткань, закрывавшую холст, и горделиво улыбнулась.

Миссис Норидж уставилась на трех чистеньких кудрявых деток с огненно-рыжими волосами. У ног их сидела в неестественной позе, растопырив крылья, белая птица. Гувернантка решила, что это курица.

Зрители молчали. Только Реджинальд пробормотал, что это очень добрая, светлая работа.

– Постойте, разве это не Джон, Сэм и Дик? – встрепенулась Флоренс. – Сыновья булочника?

– Они самые! – просияла Лорин. – Похоже получилось, правда?

– Боюсь, я узнала их только по цвету волос, – кротко ответила Флоренс. – Но ведь они редкие сорванцы, Лорин! Один вечно затевает драки, второй ворует яйца из птичника, а третий… Что было с третьим, Эстер?

– Он пробрался на кухню к Эйрин и опрокинул на себя таз с вареньем, – откликнулась ее сестра.

– Ах да, припоминаю! Эйрин поймала его, когда он пытался удрать, накрыла тазом, сама уселась сверху и поклялась, что не встанет до Рождества.

Лорин скорбно ахнула.

– Бедный малыш!

– Бедняга настрадался, – согласилась Флоренс, почему-то без малейшего сочувствия в голосе. – Он орал и бился изнутри, а Эйрин костерила его снаружи на чем свет стоит.

Реджинальд отвернулся, пытаясь скрыть улыбку.

– Чем закончилось противостояние? – заинтересовалась миссис Норидж.

– Мы убедили кухарку, что если малыш задохнется, не видать нам свежих пышек по субботам, – ответила Эстер.

– Я до сих пор не уверена, что это было правдой, – пробормотала Флоренс. – Возможно, если бы мы избавили булочника хотя бы от одного из троих, он поставлял бы нам пышки не только по субботам, но и по воскресеньям!

Лорин переводила взгляд с одной сестры на другую, не понимая, шутят они или нет.

– Так вам не нравится моя картина? – наконец с отчаянием спросила она.

Флоренс замялась. Эстер храбро приняла удар на себя.

– Видишь ли, милая, у тебя получилась чудесная рождественская открытка! Но если ты пыталась передать сходство, то выбрала неверный путь. У этих мальчишек чрезвычайно яркие характеры. А с твоей картины смотрят ангелочки. Одинаковые и прилизанные.

– Я хотела, чтобы было красиво!

– Красота – это жизнь. Твоя картина, увы, ее лишена.

– Нет, позвольте! – вмешался полковник. – А гусь? Гусь-то как живой!

– Разве это не альбатрос? – удивилась Флоренс.

– Белый журавль, – авторитетно поправил Реджинальд.

– Это лебедь! – выкрикнула Лорин. – Неужели вы не видите, что у него длинная шея!

– Сыновья булочника свернули шею лебедю? – возмутился полковник, сверкая глазами.

Эстер не выдержала и расхохоталась. Художница покраснела до ушей.

Флоренс пыталась исправить ситуацию.

– Поппи, милая, мы смеемся не над твоей картиной!..

Девушка ахнула.

– Я ведь просила, я просила вас!.. Не называть меня этим ужасным именем!..

Она залилась слезами и кинулась из мастерской, едва не уронив мольберт. Ее плач стих в отдалении. Эстер вздохнула. Реджинальд кусал ногти, глядя в ту сторону, куда убежала девушка.

– По-моему, шикарный гусь получился, – пробормотал полковник. – Хоть сейчас на стол.

Флоренс хотела извиниться перед девушкой, но Лорин пришла к ней первой и попросила прощения за свою несдержанность. Миссис Норидж слышала обрывок их разговора, пока они гуляли по саду. «Не могу свыкнуться… – доносился до нее жалобный голосок Лорин. – Как матери могло прийти в голову так назвать ребенка!» Флоренс утешала ее.

Вторую беседу миссис Норидж подслушала, когда возвращалась в свою комнату. Дверь в гостиную была открыта, и голос Эстер слышался так явственно, будто она стояла рядом.

– Забудьте и думать об этом, Реджинальд.

– Но почему? – В голосе юноши звучало удивление. – Да, сумма немалая. Но ведь все окупится.

– Мой милый, как вы наивны! Я сомневаюсь, что книгу об этих ваших мухоловках раскупят даже за десять лет.

– В нашей стране чрезвычайно многие увлекаются мухоловками, – заступился юноша за соотечественников. – Вы зря недооцениваете англичан.

– Я здраво оцениваю их скупость. Книга с цветными иллюстрациями, на хорошей бумаге обойдется читателям дорого. Вы рассчитали стоимость одного экземпляра?

– Н-нет…

– Вот видите. Реджинальд, не обессудьте, но я не стану потакать вашему капризу.