— У вас есть вес, чего только можно пожелать, ваша светлость. Долина Корсоли славится своей красотой. Ваш город богатеет и процветает. Ваша репутация бесстрашного кондотьера известна во всей Италии. Подданные восхищаются вами, боятся и любят вас. С вами дружат самые знаменитые люди. Стены вашего дворца украшены прекрасными произведениями искусства, а в ваших конюшнях стоят изумительные скакуны. Теперь у вас есть еще любовь моей дочери, самой красивой женщины Корсоли. Вы удостоили меня великой чести породниться с вами. А поскольку я не способен дать вам взамен ничего равноценного, мои пирожные — всего лишь символ благодарности и вечной любви, которая соединила наши семьи.

— Да он настоящий оратор! — воскликнул Септивий. Гости захлопали в ладоши. Я взял пирожные, протянул Миранде ее фигурку, Федерико — его, а свою оставил себе. Все в зале замолкли, ожидая реакции герцога. Он отпустил руку Миранды, посмотрел на ее пирожное, потом — на меня. «Пускай докажет, как сильно он ее любит!» — подумал я.

— Поскольку я беру на себя ответственность за Миранду, — сказал он, — и отныне буду защищать ее, давай поменяемся фигурками! Я съем твою, а ты — мою!

Я сделал вид, что очень удивлен, но ответил:

— Раз герцог так желает, быть посему!

Мы обменялись пирожными.

— А теперь давайте есть! — сказал я и с силой надкусил марципан, как бы демонстрируя всем, какой он вкусный.

Миранда, по-видимому решив, что я отравил ее фигурку, жадно съела свое пирожное. Федерико последовал ее примеру.

Огонь подступает к горлу. Я не думал, что яд подействует так быстро. Надо спешить.

После того как пирожные и торт были съедены, епископ повел Федерико с Мирандой в опочивальню. Гости шли следом, распевая хвалебные гимны. Мужчины вздыхали, женщины плакали. У спальни Федерико епископ прочел молитву. Я поцеловал Миранду и отдал ее руку герцогу. Они вошли в комнату и закрыли за собой дверь.

Боже, как больно! Мне надо было ослепнуть, чтобы прозреть, но теперь пелена спала с глаз моих и туман рассеялся. Ты был прав, Септивий! Соединение тела и духа вызывает в нас иной голод, утолить который способен только Бог!

Potta, как быстро! Черт! О, мой желудок! Жгучие когги… Клюв грифа разрывает мою плоть и огненной шпагой пронзает кишки.

Кардинал Джованни! Ты думаешь, раз я решил покончить с собой, значит, я трус? Но моя мать не была трусихой…

Боже, опять! Potta! Я обделался… Елена, моя дорогая Елена! Любовь всей моей жизни… Мы не встретимся в этом мире, но я буду ждать тебя.

Моя дверь открыта. Я должен услышать, как Федерико упадет. СМЕРТЬ НЕ МОЖЕТ ЗАБРАТЬ МЕНЯ ПЕРВЫМ!

Руки зудят… По лицу сочится кровь.

Боже, как жжет! Черт! Прости меня, Елена!

Господи, отпусти рабу твоему все грехи!

Я не умер. Чекки как-то назвал меня живым чудом, и я оправдал это прозвище. Честно говоря, в живых я остался чудом. В мои планы это не входило. Я действительно был готов умереть, но Господь в неизреченной мудрости своей спас меня.

Я не слышал, что произошло в спальне герцога. Когда он закрыл дверь, я вернулся к себе. По словам Чекки, вскоре после этого гости, ожидавшие, когда Федерико объявит, что лишил Миранду девственности, услышали странный шум. Сперва они подумали — это герцог занимается любовью. Но тут Миранда выбежала из спальни и закричала, что герцога рвет, он жалуется на жжение в горле и боль в сердце.

Придворные, кардинал Джованни и епископ немедленно бросились в спальню. Федерико вопил и метался по комнате, словно одержимый дьяволом, ударяясь о стены и мебель. Изо рта у него текла блевотина вперемешку с кровью. Его одолел кровавый понос. Нерон лаял и прыгал вокруг хозяина, кусая каждого, кто пытался к нему подойти. Герцог хотел заколоть себя, но не мог удержать в руках кинжал. Изо рта у него начали выпадать зубы. Придворные бросились на Федерико, и после яростной схватки он рухнул на пол, вцепившись в платье Миранды. Она закричала, отбиваясь. Он пытался укусить ее, однако никак не мог дотянуться. Испугавшись, как бы герцог не задушил Миранду, и не в силах лицезреть его муки, кардинал Джованни пронзил ему сердце шпагой, дабы пресечь страдания несчастного. Федерико изогнулся всем телом, как громадный умирающий кит, и затих. Нерон лег рядом с ним, облизывая хозяину лицо. Чтобы освободить Миранду, герцогу пришлось отрезать пальцы.

Затем все ринулись ко мне. К этому времени я тоже орал и исходил кровавым поносом. Видел я перед собой только тени, но помню, как кардинал Джованни размахивал своей окровавленной шпагой, а Миранда, встав на колени, взяла мою голову в руки. В глазах у нее застыли недоумение и страх. Она вспомнила скелетики, приготовленные на день поминовения усопших, завтрак во время карнавала и историю о брыластом. Миранда хотела обнять меня, но я не мог ей этого позволить. Джованни жаждал моей смерти, и мне требовалось убедить всех, что Миранда не участвовала в заговоре. Поэтому я плюнул ей в лицо.

Она отпрянула, уронив мою голову на пол.

— Не надо, кардинал Джованни! — сказала она, повернувшись к горбуну. — Не убивайте его. Пускай страдает!

Пускай он умрет тысячью смертей за преступления, которые совершил сегодня!

Благослови ее, Боже! Благослови! Все актеры Падуи могли бы у нее поучиться! Кардинал Джованни задумался было, однако на сей раз у него не могло быть сомнений, что я действительно загибаюсь от яда. Горбун опустил шпагу и согласился, что я заслуживаю медленной смерти. Придворные его поддержали. К этому времени я уже почти ничего не соображал. Знаю только, что они, очевидно, ушли из комнаты, поскольку кто-то поднял мою голову (потом мне сказали, что это был Пьеро) и вылил мне в глотку оливковое масло. Меня немилосердно рвало, в желудке не осталось ни крошки от того, что я съел, но это не помогало. Яд проник в мою плоть. Мне было безумно плохо, и никто не сомневался в том, что я умру.

Все гости, включая Джованни, уехали из дворца на рассвете. Федерико похоронили через день. На погребение пришли лишь несколько придворных.

Я то засыпал, то просыпался, но сон ничем не отличался от бодрствования. Хотя я слышал голоса людей, я не видел их и не мог ни говорить, ни даже шевельнуться. Я был уверен, что нахожусь в чистилище, поскольку Господь еще не решил, куда меня направить — в ад или рай.

Томмазо был сама доброта. Каждый день он приносил мне свежие пирожные в надежде, что я очнусь. А вот Бернардо заявил, что мой недуг — плохое предзнаменование и надо немедленно похоронить меня, хотя я еще не умер! К счастью, остальные решили подождать.

Миранда часами сидела у моей кровати, молилась и пела. Она передразнивала птиц и животных, обнимала меня и шептала, что любит. Мне хотелось плакать, но я не мог. Я попытался раздвинуть пальцы хоть на ширину мухи. Тоже не смог — и зарыдал от усталости. Миранда увидела мои слезы и рассказала остальным.

Однажды утром, несколько недель спустя, я проснулся таким голодным, каким не чувствовал себя никогда в жизни. Пьеро сказал, что я выжил благодаря своим экспериментам с ядами. В разгар празднества, устроенного в мою честь, Чекки посоветовал мне, Томмазо и Миранде уехать из Корсоли, прежде чем Джованни узнает о моем выздоровлении. Кто-то видел, как Бернардо, оседлав коня, умчался из города — очевидно, чтобы сообщить горбуну.