— Очень. Особенно последние дни.

Николай чиркнул спичкой и долго разжигал трубку.

— Мне соседка из двадцать четвертого номера сказала. При немцах еще умерла? — И, помолчав, добавил: — Так я ее и не увидел…

Шура ничего не ответила, потом спросила:

— А где тебя ранило?

— В Люблине.

— Осколком?

— Пулей. Автоматчик с крыши. Дырка пустяковая, а вот пальцы не работают.

Шура посмотрела на его пальцы — они безжизненно свисали из-под повязки — и сказала:

— Плохо, что правая.

— Ничего. Зато левая приучится работать.

Потом Шура стала расспрашивать, чем их кормят в госпитале и как лечат. Николай отвечал. Отвечал, машинально посасывая погасшую трубку, и думал о том, что все, происходящее сейчас на этой лужайке, нелепо и фальшиво до крайности.

К чему все это? — думал Николай, изредка, уголком глаза взглядывая на Шуру, изменившуюся, похудевшую, но все-таки почти прежнюю. К чему все это? Вот она пришла. Пришла в белой блузке с вышитыми рукавами, которая ему всегда так нравилась. И именно поэтому она ее надела. И именно для того, чтобы напомнить прошлое, она пришла со спортивным чемоданчиком и спросила, узнает ли он его. Да, он его узнал. И что же? Он и Шуру узнал. Она так же, как и раньше, немного щурит глаза, так же разглаживает юбку на коленях, и все-таки… Все-таки она чужая. Между ними выросло то, о чем — Николаю это сейчас совершенно ясно — ни он, ни Шура говорить не будут. Да и нужно ли?..

Они посидят так еще десять, двадцать, тридцать минут и будут смотреть на город, потому что смотреть друг на друга неловко и тяжело, и будут говорить о том, как кормят в госпитале и почему ему не надели гипсовой повязки, — и обоим это не интересно и не нужно, и все-таки они будут говорить только об этом, а потом Шура встанет и скажет, что ей надо куда-то идти, и Николай тоже встанет, и они попрощаются и разойдутся.

Внизу, по аллее, прошла парочка — знакомый Николаю интендантский майор из терапии с полной, коротконогой дамой. Увидев Николая, он помахал рукой, потом подошел.

— Надеюсь, не помешал вашему уединению?

Николай ничего не ответил.

— А мы вот прогуливаемся, врачи велят побольше ходить. Вот и хожу. А погодка-то, погодка-то какая!.. Как говорится, старожилы не припомнят такой осени.

Дама тоже что-то сказала насчет погоды. Шура взглянула на часы — у нее на руке были маленькие часики на черненькой тесемке. «Их раньше не было», — подумал Николай и впервые почувствовал, как в нем зашевелилось что-то недоброе по отношению к тому, кого он знал только как дядю Федю и кто, очевидно, подарил эти часики Шуре.

— Ну, я пойду, — сказала Шура, вставая. — Первый час уже.

Николай тоже встал. Майор приветливо помахал рукой и стал помогать своей даме спускаться с пригорка.

— Ты спешишь? — спросил Николай.

— Да. Мне надо еще… — ответила Шура и стряхнула приставшие к юбке листья. — Ты меня не провожай, я знаю дорогу.

— А чемоданчик? — сказал Николай.

— Ах, да… — Она приостановилась. — Там я тебе кое-что принесла. Ты возьми… — и быстро сбежала с пригорка на аллею.

Она больше ничего не сказала, даже не обернулась, а обычным своим мелким, но быстрым шагом дошла до каменной лесенки и, как всегда, бочком спустилась по ней.

Николай тоже ничего не сказал. Постоял немного, потом подошел к чемоданчику — он так и лежал нетронутый возле березки, — раскрыл его. В нем лежали аккуратно завязанная тряпочкой бутылка молока, два пончика, яблоки и пачка печенья. Все было тщательно завернуто в бумагу. На самом дне, тоже завернутая в бумагу, лежала фотография. Николай посмотрел на нее, они были сняты вдвоем — он в белой майке, напружившийся, чтобы лучше выделялись мускулы, Шура в той самой блузке с вышитыми рукавами, в которой она пришла сейчас. Потом положил все обратно, так, как оно лежало, взглянул на часы — до обеда было еще целых два часа, — старательно вычистил и продул трубку, опять набил ее табаком.

Ну вот и все. Встретились, поговорили и разошлись. Просто и спокойно. И ни одной слезинки. И голос ровный, спокойный: «Да… Нет… Где тебя ранило?.. Жаль, что правая». И ушла. Оставила чемоданчик — раненым всегда что-нибудь приносят — и ушла. И, вероятно, он больше никогда ее не увидит. А может, будет иногда встречать. Впрочем, стоит ли об этом думать? Он хочет сейчас только одного — назад, туда, где самые близкие для него люди: Тимошка, Кадочкин, веселые его разведчики.

Николай встал — начал накрапывать дождик, — пошел к замполиту. Но майор Касаткин развел руками и сказал, что хотя он и вполне сочувствует Митясову, но, к сожалению, вопросами выписки занимается начмед.

Пришлось идти к начмеду.

Разговор с ним занял не больше двух минут. Начмед, изящный капитан в пенсне, со скучающим видом человека, которого по пустякам отрывают от важного дела, выслушал Николая и коротко сказал:

— Безрукие разведчики на фронте не нужны. Это вам так же ясно, как и мне. Вылечитесь — пошлем, — и стал набирать какой-то номер по телефону.

8

Шура вышла со стадиона и остановилась возле Музкомедии. Ей надо было зайти в три места. В Стройуправление — узнать насчет работы, — для этого надо было свернуть налево по Красноармейской; на базар за керосином (утром она вылила последний в примус) — для этого надо было зайти домой за бидоном; и в магазин за пайком — для этого тоже надо было зайти домой и взять карточки. Все это необходимо было сделать именно сегодня, не завтра, не послезавтра, а именно сегодня. Шура это хорошо знала и все-таки повернула почему-то и пошла по Красноармейской направо.

Откуда-то нагнало тучи, первые за этот месяц. Стал накрапывать дождь. Он становился все сильнее, и Шура — она была в легоньких белых босоножках — зашла переждать его в обувной магазин.

В магазине выдавали резиновые тапочки. В нем была уйма народу. Шура пристроилась между прилавком и витриной, стала смотреть на улицу. Дождь припустил, превратился в ливень. Прохожих загнало в подъезды и ворота. Только наиболее смелые и торопящиеся, завернув брюки до колен, забавно прыгали через лужи и стремительно бурлящие ручьи.

— Вот это дождик так дождик… — сказал кто-то над самым ее ухом.

Шура вздрогнула. Перед ней стоял парень с маленькими, залихватски подкрученными усиками — тот самый, который приходил, — стоял и улыбался.

— Узнали?

— Узнала, — сказала Шура.

— Вас что, дождь сюда загнал?

— Дождь. — Шура почему-то старалась не смотреть ему в глаза. — Вас тоже?