заведения для простого люда). Даже через 40 лет некоторые русскоязычные жители американского Бруклина гордятся тем, что однажды побывали в этом театре и видели самого Высоцкого.

Многие гэбэшники (теперь их называют «силовиками») получили повышения по службе, калеча жизни или убивая инакомыслящих поэтов, писателей и прочих интеллигентов-диссидентов. Кого убивали «за раз» как Галича, кого отправляли в тюрьмы, лагеря или психушки. Но для Высоцкого эти методы не годились, а как Чкалов и Гагарин, он в самолётах не летал. Однако гэбэшники люди творческие, и они справились с очередной профессиональной задачей, подсадив Высоцкого на наркотики.

Теперь следует рассказать о том, откуда мне известно о Высоцком, методах его уничтожения и последних днях его жизни.

Точно под нами и одновременно с нами в 1969 году, на восьмом этаже дома, построенного Минсредмашем (министерством атомных бомб) для сотрудников своего проектного института на Третьем Павловском переулке города Москвы, получила от Моссовета квартиру немного странная семья. Семья состояла из родителей и взрослой дочери. По-видимому, муж и жена были достаточно близкими родственниками, поскольку левая часть лица у обоих была одинаково перекошена, и левый глаз тоже косил. Такой же перекошенной была и их единственная дочь.

Глава семейства наших соседей однажды представился как «дядя Мотя», и мы между собой стали звать его жену «тётей Мотей», а дочку – «дочкой Моти». Моя общительная жена Зина быстро подружилась с тётей Мотей. Тётя Мотя нигде не работала, стеснялась своей косоглазой и типичной еврейской внешности и старалась поменьше выходить из квартиры. А вот дядя Мотя с утра до поздней ночи и даже по выходным пропадал на работе в Театре на Таганке. Там он был незаменимым снабженцем и завхозом по всем делам, начиная от театрального реквизита и кончая уборкой зала и его освещением.

В награду за труды дяде Моте раз в месяц полагалась «бронь» на покупку двух билетов в «служебной» кассе за час до начала спектакля. Жена и дочь дяди Моти и он сам на спектакли «Таганки» не ходили, но получение и использование контрамарки было для дяди Моти делом служебного престижа. Поэтому иногда тётя Мотя сообщала моей жене Зине о намечающейся возможности сходить в театр. Каждый раз я с огромным трудом проталкивался к заветной кассе через плотную толпу театралов, мечтавших за двадцать минут до начала спектакля купить билет из числа невыкупленной «брони». Протолкнувшись, надо было просунуть голову внутрь окошка кассы и сказать пароль «билеты для дяди Моти» так, чтобы пароль был слышен только кассирше. Кажется, один билет стоил два рубля пятьдесят копеек. Дядя Мотя каждый раз предупреждал, что платить надо по три рубля за билет и не требовать сдачи.

Вообще-то в Москве пара билетов на «Таганку» обменивалась на 100 рублей или покупку без очереди любого дефицита, начиная от итальянских женских сапог и кончая мебельным гарнитуром. Но семья Моти этим, по-видимому, не пользовалась. (Мы также ни разу не торговали дефицитными билетами.) Во всяком случае, семья Моти жила очень скромно, и дядя Мотя был явно из породы очень честных снабженцев-евреев. Косоглазая и странная дочка Моти иногда приводила к себе домой (только для здоровья) полупьяных работяг с соседнего завода «Имени Владимира Ильича», но для её мужиков не нужен был театр на Таганке. Сама она не хотела ходить «к папе на работу» из-за какого-то принципа.

Благодаря дяде Моте и дружбе Зины с его женой, мы за годы соседства с ними пересмотрели на Таганке все спектакли, и Высоцкий стал для нас родным человеком. После смерти Высоцкого в 1980 году мы ни разу не ходили в театр на Таганке. Да и билеты нам уже не предлагали потому, что в начале 1981 года пожилого дядю Мотю отправили на мизерную пенсию. Через год он умер от инфаркта.

Пока он работал с утра до ночи, дядя Мотя к нам домой не заходил, а после выхода на пенсию приходил несколько раз. Ему явно хотелось пересказать накопившиеся за много лет закулисные театральные истории. Историй было много, но меня никогда особенно не волновала жизнь и карьеры даже очень знаменитых и хороших актёров и актрис. Другое дело великий Высоцкий. Ниже попробуем логически суммировать свидетельства дяди Моти и некоторую дополнительную информацию.

В СССР официально не было ни Управления по «Контролю за оборотом наркотиков», ни фиксируемого оборота наркотиков, ни даже отражения проблемы наркоманов ни в одном официальном документе. Однако власти запретили продавать мак и выпекать булочки с маком. Всё было под тотальным контролем, и пациентами врачей-наркологов были одни алкоголики. Были только медработники, которые имели доступ к медицинским наркотикам. Также в Средней Азии из конопли готовили какой-то синий горошек, который, сидя на корточках, часами жевали некоторые тамошние старики.

Для выполнения плана по тихому убийству Высоцкого, с ним подружились врач Федотов и фельдшер с гадкой фамилией Годяев. В СССР никто, кроме очень больших начальников, не мог иметь личного врача. На самом деле, Федотов и Годяев наверняка где-то числились на работе и получали обычную госзарплату, но объявили себя бесплатными врачами великого артиста и по очереди или вместе всегда были где-то рядом в Москве и при гастрольных поездках Высоцкого по стране. Именно они стали лечить Высоцкого от утренних похмелий с помощью уколов морфия. Врач Федотов не только сам вкалывал наркотики, но и снабжал «друга Володю» медицинскими ампулами с морфием и его модификациями при поездках Высоцкого за границу. И это притом, что и тогда, и теперь такие ампулы находятся во всех медучреждениях всех стран на строжайшем учёте. Вот такая у Высоцкого была привилегия на наркотики вплоть до самой его смерти. Понятно, что за этой медицинской заботой и привилегией на наркотики стояла «контора глубокого бурения», как называл КГБ Высоцкий и некоторые советские интеллигенты.

Как француженка и жена, Марина Влади десять лет пыталась отучить Володю от наркотиков и разлучить с докторами-наркодилерами. В 1979 году его сердце и другие органы были в очень плохом состоянии, и врачи опасались за его жизнь. Хотя ни распада личности, ни ослабления ума и памяти у него не было, и сам Высоцкий сохранял оптимизм.

За год до смерти Высоцкий стал сочинять антисоветские стихи и песни, и ему надоело быть под явным и скрытым постоянным контролем административной и медицинской групп, а также откровенно приставленных к нему бездельников-гэбэшников. Кроме того, во время зарубежных поездок он убедился в том, что на Западе у него есть достаточно много русскоязычных поклонников, и он установил прямые контакты с Шемякиным, Бродским и другими беглецами из