– Папа! – сказала Вив.

Отец ее игнорировал либо не услышал.

– Хлебнуть солдатской службы – вот что ему требуется! – говорил он, ерзая на стуле. – Еще рассуждает! Стыдить меня вздумал! Да мне и так – хоть провалиться со стыда!

Вив коснулась его руки:

– Дункан не хотел тебя обидеть, папа. Правда, Дункан?

Дункан не ответил. Отец ожег его взглядом:

– Здесь ты еще не знаешь, что такое стыд. Но поймешь, когда выйдешь. Узнаешь, едва встретишь на улице ту женщину и ее мужа...

Он говорил о родителях Алека. Отец никогда не произносил его имя. И сейчас он подавился словами, с усилием их проглотив. Лицо его побурело.

– Стыдить вздумал! – повторил он, глядя на Дункана. – Что ты хочешь от меня услышать, мальчишка?

Дункан дернул плечом. Ему уже было стыдно и как-то странно легко. Он опять принялся колупать стол и отчетливо бросил:

– Не приходи, раз тяжело.

Отец вновь завелся:

– Не приходи? Что значит – не приходи? Ты мне все-таки сын!

– Ну и что?

Взбешенный, мистер Пирс отвернулся.

– Дункан! – охнула Вив.

– Что? Он вовсе не обязан приходить.

– Ради бога, Дункан!

По лицу Дункана бродила улыбка. Безрадостная. Чувства метались в сумбуре, как у безумного. Они уподобились воздушному змею, захваченному бурей, и оставалось лишь тянуть за веревку, стараясь не грохнуться... Дункан закрыл рукой рот и выговорил:

– Простите.

Отец побагровел:

– Чего он лыбится?

– Он вовсе не улыбается, – сказала Вив.

– Видела б тебя мать!.. Неудивительно, что ты скурвился.

– Не надо, папа!

– Вивьен нездорова! – наступал отец. – Добиралась к тебе с передышками. Очень ей нужно слушать твой вздор. Скажи спасибо, что она вообще приехала! Другая и утруждаться б не стала, можешь мне поверить.

– Да что они понимают! – встряла жена Ледди. Разумеется, она все слышала. – Посиживают себе. На всем готовеньком. Им невдомек, каково нам-то приходится.

Вив слабо отмахнулась, но промолчала. Вид у нее был хмурый. Дункан вгляделся в ее лицо и увидел не замеченную прежде бледность, скрытую пудрой, тени под воспаленными глазами. Внезапно он понял, что отец прав. Он стал противен себе, потому что все испоганил. «Она самая милая, расчудеснейшая сестра на свете!» – осатанело думал он, не сводя с нее глаз. Хотелось вскочить и заорать: «Посмотрите все, какая у меня чудесная сестра!»

Потребовались все силы, вся воля, чтобы усидеть на месте и хранить тягостное молчание. Взглядом он умолял мистера Дэниелса объявить, что время свидания истекло, и наконец с громадным облегчением увидел, как тот сверяет свои часы с настенными, отпирает шкаф и достает колокольчик. Вот пару раз вяло блямкнуло, и шум голосов стал громче. Задвигались стулья. Посетители резво вставали, словно тоже испытывали облегчение. Младенец на руках мамаши вздрогнул и вновь залился плачем.

Отец мрачно встал и надел шляпу. Взгляд Вив говорил: «Браво!»

– Я сожалею, – сказал Дункан.

– Есть о чем. – Они говорили слишком тихо, отец их не слышал. – Знаешь, ты не единственный, кому сейчас тяжело. Подумай об этом.

– Я знаю. Просто... – Объяснить не получалось, и он только спросил: – Тебе вправду нехорошо?

Вив отвернулась:

– Все нормально. Просто устала.

– От бомбежек?

– Наверное, да.

Она встала и натянула пальто. Скрылась бледно-лиловая блузка с перламутровыми пуговками. Вив пригнула голову, и на лицо упала прядь; она заправила волосы за ухо. Дункан вновь отметил скрытую пудрой бледность.

Поцелуи и объятья были запрещены; перед уходом Вив потянулась через стол и коснулась руки Дункана.

– Береги себя, ладно? – без улыбки сказала она и убрала руку.

– Обещаю. Ты тоже себя береги.

– Постараюсь.

Дункан кивнул отцу, желая и боясь посмотреть ему в глаза:

– До свиданья, папа. Прости за глупости, что я наговорил.

Наверное, он сказал недостаточно отчетливо. Еще на его словах отец отвернулся и пригнул голову, взглядом ища руку Вив.

Десять минут назад Дункан был почти готов ударить его, а теперь, навалившись бедром на острый край стола, смотрел, как отец и Вив сливаются с толпой посетителей, и не хотел покидать комнату, прежде чем они уйдут, надеясь, что отец обернется.

Но обернулась только Вив – всего один раз, очень коротко. Подошел мистер Дэниелс и наградил тычком:

– Выходи строиться, Пирс. И ты, Ледди. Давай, давай, ублюдки, шевелись!

Мистер Дэниелс вывел заключенных в переплетение коридоров, уходивших в цеха, и сдал мистеру Чейсу. Тот устало посмотрел на часы. Без двадцати пять. Охламоны из корзиночного цеха, сказал мистер Чейс, превосходно дотяпают на место сами под водительством бригадира. Что до мешочников из первого и второго цехов, то пропади он пропадом, если потащится туда ради двадцати минут – шагом марш в корпус. Сникшие зэки, все как один аккуратно причесанные, в отлежанных брюках и с отмытыми руками, шли в удрученном молчании. Безлюдный зал показался огромным. Их было всего восемь человек, и когда они медленно взбирались по лестнице, площадки издавали тот равнодушный дребезжащий звон, который Дункан слушал по ночам.

Каждый сразу прошел в свою камеру, словно радуясь возможности там оказаться. Дункан сел на шконку и обхватил руками голову.

Он сидел так минуты три-четыре. Услышав за дверью уверенные мягкие шаги, торопливо отер глаза. Но все же замешкался.

– Ну вот, – ласково сказал мистер Манди. – Это еще что такое?

И тогда Дункан расплакался по-настоящему. Закрыл руками лицо и разрыдался – вздрагивали плечи, тряслась рама шконок. Мистер Манди не пытался его утешить – не подошел, не положил на плечо руку, ничего в таком роде. Просто ждал, пока схлынут самые горючие слезы, а потом сказал:

– Вот и ладненько. Повидался с батюшкой? Ну да, я видел приказ. Маленько шибануло, а?

– Немного, – кивнул Дункан, вытирая лицо шершавым тюремным платком.

– Оно всегда шибает, когда видишь родные лица. В такой-то обстановке, куда денешься. Ты давай, поплачь, если хочется. Мне не в диковину. Уж поверь, я видал, как плачут мужики покруче тебя.

Дункан помотал головой. От рыданий саднило разгоряченное лицо.

– Я уже в норме, – запинаясь, сказал он.

– А то.

– Просто... я такого наворотил, мистер Манди. И так каждый раз.

Голос сорвался. Дункан закусил губу и прижал к груди стиснутые кулаки, стараясь не разрыдаться вновь. Когда приступ прошел, он расслабился, чувствуя себя совершенно измотанным. Замычал и растер лицо.