— Зачти-ка, Андрей Иванович, а мы послушаем, что нам великие рыцари из Австрийского государства пишут, — потом посоветовал Шаву: — Да ты садись, капитан. В ногах правды нет, — и первым опустился на лавку.

Пришлось Шаву последовать его примеру.

За окном лил дождь. Изредка серую мглу прожигала молния. Погрохатывал гром, и тогда язычки свечей чуть заметно подрагивали. Сыновья Пожарского примостились у двери, стараясь, чтобы их присутствие не лезло в глаза.

Моложавый, но уже грузный Татев читал многословное и витиеватое послание долго, выразительно. Из него следовало, что в некоторых королевствах Средней Европы уже в сборе немалое войско, готовое выступить против польских и литовских людей на стороне нижегородского ополчения. Шесть месяцев назад в русские города писал об этом английский капитан Петр Гамильтон, затем французский полковник Жак Маржерет, а теперь австрийские начальники над войском Фрейгер, Ястон и Гиль ответ через Якова Шава ждут «по нынешней летней дороге, чтоб мочно притти корабельным ходом», поскольку на прежние обращения ответа не было.

Услышав имя Жака Маржерета, Пожарский поморщился, как от зубной боли. Предчувствие его не обмануло. Теперь понятно, кто за спинами австрияков стоит, чьими стараниями наемное войско к новому походу на Москву собирается. Еще при Борисе Годунове этот ловкий французец, успевший повоевать под протестантским знаменем Генриха Бурбона, будущего короля Франции, а затем на Балканах, заверстался ротмистром в русскую службу, немалые поместья, вотчины и денежное жалованье от государя получил, во многих походах участвовал, в том числе против Лжедмитрия Гришки Отрепьева. Но стоило самозванцу на трон сесть, к нему переметнулся, стал начальником его дворцовой стражи. А когда на место растерзанного в Кремле Гришки Василий Шуйский царем избрался, Маржерет бил ему челом, чтобы тот «по своему милосердному обычаю пожаловал его своим царским жалованием и отпустил по родству во Францовскую землю». Что окрыленный своим возвышением Шуйский и сделал, дабы широту своей души и мягкосердечие другим странам показать.

Совпадение это или нет, но в Париж капитан Маржерет через Архангельский город возвращался тем самым путем, которым Яков Шав в Московское государство въехал. В ту пору двинским воеводой был Иван Милюков-Гусь, а дьяком — Илья Уваров. Они отличились тем, что перед иноземными людьми без зазрения совести холуйствовали, такие лихоимства в свою и их пользу творили, что терпение двинских жителей лопнуло. Свободные от всякого государского влияния, они всколыбались, Милюкова в тюрьму вкинули, а Уварова и вовсе в воду посадили. Случилось это сразу после отплытия Маржерета на одном из тех двадцати девяти заморских кораблей, которые наладились приходить в Архангельск. Вот молва и связала имя Милюкова-Гуся с именем Маржерета. Ведь дыма без огня не бывает. Ныне не только Голландия, но и Англия да и Турция свой интерес на Русском Севере имеют — торговый прежде всего. Но тайные планы их намного дальше простираются. Через таких, как французец, наемников они хотели бы к рукам все Поморье заодно с Поволжьем прибрать.

Однако архангельским делом похождения Маржерета в России не кончились. Растоптав милосердие и щедрость Василия Шуйского, через время он вернулся на Русскую землю, чтобы предложить себя и свою саблю его злейшему врагу, прозванному Тушинским вором. От него Маржерет перебежал на службу к коронному польскому гетману Станиславу Жолкевскому, тому самому, что склонил седьмочисленных бояр к договору на избрание русским царем королевича Владислава, а затем стал поручиком Немецкой роты, которая по приказу Александра Гонсевского сожгла и разорила восставшую против ляхов Москву. Он из тех, кто не знает жалости ни к врагам, ни к друзьям, оказавшимся после его измены в стане неприятеля. Странным образом соединялись в нем ум и вероломство, храбрость и хитрость. Вот и на этот раз он сумел выбраться за рубеж целым и невредимым. Еще и большой обоз награбленного умудрился с собой прихватить. Судя по всему, ныне он в Англии побывал, тамошних вояк рассказами о богатой добыче, которая их ждет, раззадорил, а теперь, сидя в Голландии или Австрии, готовится к нижегородскому ополчению примкнуть…

Дослушав Татева, Пожарский спросил у Шава:

— А скажи-ка мне, капитан, с каких это пор поручик Маржерет в полковники вышел? Уж не поляки ли его так возвысили? Или он сам себе этот чин присвоил?

— Твой намек мне невдомек, — нахмурился Шав. — Маржерет везде большую славу имеет. От него тебе большая польза может быть. У поляков сердце упадет, как они его имя услышат.

— У нас уже упало, — усмехнулся Пожарский. — А ты сам-то откуда русский язык знаешь? Или служить у нас, как этому выползню, довелось?

— Не совсем по-твоему вышло, князь. На Москве я только в детях был, когда мой фатер в Немецкой слободе при речке Кукуй себе торговое место получил. А когда мне стало девять лет, он в Турпал вернулся. Пусть это сожалению подобно, но с тех пор я в эту страну не ходил. Тогда на Венгерской земле война с турками была. Я туда поступил. Потом против крымского хана службу делал. Теперь благодаря предложению доблестного залдата Маржерета я снова здесь. Зачем ты называешь его плохо?

— А как его прикажешь называть? — удивился Пожарский. — Сам посуди: мы его хлебом кормили, а он против нашего хлеба меч поднял. И снова за хлебом тянется, для начала — вашими руками. Не хочу тебя на одну доску с ним ставить, капитан, но оно само так получается.

— Старое прощенья просит, а ты от нового отвернулся.

— Что тебе еще в моих словах не нравится?

— Мне все не нравится! — вдруг взорвался Шав. — Что я тут один, не нравится. Что ты шутки со мной шутишь, не нравится. Что ты хлебом Маржерета попрекаешь, тоже не нравится. Я есть посол! Прошу любить и жаловать!

Ни один мускул на лице Пожарского не дрогнул. Он будто такого поворота и ждал. Благожелательно улыбнувшись Шаву, князь предложил:

— Велик почет не живет без хлопот. Давай разберемся?

— Давай! — самолюбиво согласился австрияк.

— Сначала — кто ты есть… Вольные господа из Амбаха прислали с тобой грамоту, какими обычно города меж собою сносятся. Для таких посланий послы не нужны, хватит и посыльного. Вот я тебя так и принимаю. Что касаемо истинных послов, то они оружием не гремят, как твои девяносто рейтаров. Их оружие — выдержка и словесная находчивость. Одно с другим путать не надо. Поэтому ты здесь, а рейтары в Переяславле тебя дожидаются. Про Маржерета я уже сказал. А на шутки не серчай. Если неудачно сшутил, прости, ради бога.

— Но воевода Архангельского города меня послом почитал! — воскликнул Шав. — Он мне уверение дал, что ты рад будешь от нас помощь взять. Очень, очень рад. Как твои слова понимать, мне не известно.

— А тут и понимать нечего. За щедрое предложение низкий поклон и сердечные пожелания. Однако у нас и своего войска хватает. Ты, должно быть, это заметил, когда сюда спешил. Мы на свои силы привыкли опираться. Да еще под Москвой казачьи полки нашего подхода ждут. Коли бы и двинский воевода это увидел, то не стал бы напрасных уверений тебе давать. Ну а чтобы ты не обижался, капитан, тебя с твоими людьми в Архангельск, как дорогого посла, новый Двинский воевода проводит. Надеюсь, ты с ним уже подружился. А нет, так подружись. Вот он перед тобой — Андрей Иванович Татев, — с этими словами Пожарский поднялся, давая понять, что переговоры окончены.