— И это все?! — растерялся Шав. — Постой, князь. На пол-слово уходить не надо. На послание положено ответ дать. Я без него не могу ехать.

— Коли положено, значит, будет. А пока возвращайся с Татевым в Переяславль к своим рейтарам. Отписку мы туда пришлем. Да не волнуйся понапрасну. Долго ждать тебе не придется. У Бога скоро, а у нас тотчас. Прощай, капитан. Счастливый путь!..

Два дня спустя на стане у Троице-Сергиева монастыря Пожарский и Минин собрали Совет ополчения. К этому времени земская рать увеличилась на две с половиной тысячи человек. В пути к ней присоединилось немало крестьян и гулящих людей, но больше того казаков, перебежавших от Заруцкого и Трубецкого. Часть из них привел из-под Александровой слободы Пожарский. Вот Совет и постановил задержаться у Троицы на четыре дня, чтобы перестроить войско и обучить бою новичков.

Заслушав донесения из южных земель, Совет решил, что пора с Ногайской ордой о совместных действиях против польского нашествия договориться. Главой посольского отряда к ордынцам тут же был назначен сын боярский Степан Ушаков, человек смелый, опытный и речистый. Ему вменялось убедить ногайцев набеги на русские поселения не делать, а прислать две тысячи татар — за немалое вознаграждение — ополчению в помощь, но с условием: как только Москва очистится, они выйдут вон.

Еще Совет приговорил: с австрийскими и английскими наемниками не знаться, отписку им составить так прямо и щекотно, чтобы отбить у них желание впредь в чужие дела соваться. Двинским воеводой утвердить Андрея Татева. Его же с Шавом и отпиской австриякам в Архангельский город послать. Пусть своими глазами увидит, как Шав от русских берегов отчалит.

Отписку доверено было подготовить приказным дьякам Тимофею Витовтову и Патрикею Насонову. Они хоть и не краснописцы, зато с Маржеретом не раз встречались, всю его подноготную знают, за словом в карман не полезут. Так и родился ответ в Амбах. В нем, в частности, говорилось:

«…И мы государям вашим королям за их жалованье, что они о Московском государстве радеют и людям велят собираться нам на помощь против польских и литовских людей, челом бьем и их жалованье рады выславлять; вас, начальных людей, за ваше доброхотство похваляем и нашею любовью, где будет возможно, воздавати хотим; потому удивляемся, что вы в совете с француженином Яковом Маржеретом пребываете <…> И тот Яков Маржерет вместе с польскими и литовскими людьми кровь крестьянскую проливал злее польских людей, и в осаде с польскими и литовскими людьми в Москве от нас сидел, и награбивая государские казны, дорогих узорочей несчетно, из Москвы пошел в Польшу в нынешнем 7120 году, в сентябре месяце, с изменниками Московского государства. И нам подлинно известно, что польский король Жигимонт тому Маржерету велел у себя быть в Раде: и мы удивляемся, каким это образом Маржерет хочет быть в Московском государстве по умышлению польского короля, чтоб зло какое-нибудь учинить; о том мы стали в опасеньи и потому к Архангельскому городу на береженье ратных многих людей отпускаем. Да и наемные люди иных государств нам теперь не надобны; до сих пор мы с польскими людьми не могли сладить потому, что государство Московское было в розни, а ныне все Российское государство, видев польских и литовских людей неправду и узнав воровских людей завод, избрало за разум, и за правду, и за дородство, и за храбрость к ратным и земским делам стольника и воеводу князя Дмитрия Михайловича Пожарского-Стародубского. Да и те люди, которые были в воровстве с польскими и литовскими людьми, стали теперь с нами единомышленно, и мы польских и литовских людей побиваем и города очищаем: что где соберется доходов, отдаем нашим ратным людям, стрельцам и казакам, а сами мы, бояре и воеводы, дворяне и дети боярские, служим и бьемся за святые Божии церкви, за православную веру и свое отечество без жалованья. А до польских и литовских людей самих за их неправды гнев Божий доходит: турские и крымские люди Волынь и Подолию до конца запустошили и вперед, по нашей ссылке, Польскую и Литовскую землю крымские люди пустошить хотят. Так, уповая на милость Божию, оборонимся и сами, без наемных людей. А если по какому-нибудь случаю врагов наших не одолеем, то пошлем к вам своих людей, наказавши им подлинно, сколько их нанимать и почет им давать. А вы бы любовь свою нам показали, о Якове Маржерете отписали, каким образом он из Польской земли у вас объявился, и как он теперь у вас, в какой чести? А мы думали, что ему, за его неправду, опричь Польши, ни в какой земле места не будет. Писано на стану у Троицы в Сергиеве монастыре лета 7120 августа месяца»[76].

Имя Маржерета в ту пору для большинства русских людей было ругательным, зато во Франции оно успело обрести широкую известность. Там он, после первого возвращения на родину, написал и издал весьма познавательную, не лишенную авантюрности книгу «Состояние Российской империи и великого княжества Московского». Свое повествование он начал с царствования Федора Иоанновича и закончил воцарением Василия Шуйского, живо описав положение страны, двор, нравы, борьбу Гришки Отрепьева с Борисом Годуновым, смерть самозванца. Вернулся в Россию с намерением не только обогатиться, но и продолжить свою книгу, но дар сочинительства покинул его. Так бывает, когда душа окончательно искривится. После второго бегства из России Маржерет все еще продолжал надеяться, что со временем желание и умение писать о русской жизни к нему вернется. Но ответ из стана Пожарского у Троицы, который через полтора месяца доставит ему в Амбах Яков Шав, окончательно убьет эту его надежду.

Журавли улетают вслед за ласточками. Происходит это обычно на переломе августа, когда кончается Успенский пост и наступает конец жатвы — Спожинки-дожинки[77]. Крестьяне в этот день заламывают бороду оставленным в поле колосьям и, пригнув к земле, просят Николу Чудотворца, чтобы на следующий год он не оставил их без урожая. Солнце еще вовсю греет, но вода в реках становится все холодней. Это верный признак того, что лето навстречу осени вприпрыжку побежало.

А церковь в этот день перенесение Нерукотворного Образа Господа Исуса Христа из Эдессы в царь-град Византийской империи Константинополь празднует. Вот и стал сей день зваться Третьим, или Хлебным, Спасом. Со Спожинками его соединило присловие: «Хорошо, когда Спас на полотне, а хлебушко на гумне».

В третьеспасов день и нагнала нижегородское ополчение сибирская дружина. Высланные вперед для связи с ним посыльные вернулись с сообщением: земская рать вот уже как два дня стан вокруг Троице-Сергиева монастыря раскинула, окончательные силы собирает. Между Углической, Переяславской, Александрово-Слободской, Московской и Дмитровской дорогами свободного места нет, но гуще всего заставлены Климентьевское и Княжеское поля. Пожарский и его окружение на Красной горе посреди Климентьевского поля расположились, а Василею Тыркову с его людьми место от плотины Красного пруда до горы Волкуши у Московской дороги расписано. Пусть-де сразу туда отправляется, но, проезжая через Троицкий монастырь, копеечное серебро, отчеканенное в Ярославле, казначейским людям из ополчения сдаст. Они при Пятницкой церкви вместе с приказными дьяками обретаются. Стало быть, и Савве Романчукову с Кирилой Федоровым там надлежит остаться. А Тырков, как только с устройством дружины управится, прошен пожаловать к Пожарскому.