Показав гостям все свои трофеи, мистер Миглзувел их к себе в кабинет. Это была уютная светлая комната окнами на лужайку,меблированная частью как гардеробная, частью как контора. В углу на особомстолико можно было заметить весы для взвешивания золота и лопаточку длясгребания денег.

— Вот взгляните, — сказал мистер Миглз. —Ровно тридцать пять лет я простоял за конторкой, на которой покоились эти двапредмета (в то время я не больше помышлял о том, чтобы шататься по свету,нежели теперь — о том, чтобы сидеть дома). Когда я навсегда оставил банк, япопросил позволения взять их себе на память. Рассказываю вам это, чтобы вы не подумали,будто я целыми днями сижу туг и считаю свои деньги, точно король из песенки одвадцати четырех дроздах.[43] А то послушать Бэби, так на это похоже.

Внимание Кленнэма привлекла висевшая на степскартина, с которой смотрели, обнявшись, две прехорошенькие маленькие девочки.

— Да, Кленнэм, — понизив голос, произнесмистер Миглз. — Обе мои дочки. Этот портрет был писан почти семнадцать лет томуназад. Они тут совсем еще младенцы — как я часто говорю мамочке.

— А как их имена? — спросил Кленнэм.

— Ох, в самом деле! Ведь вы же никогда неслышали другого имени, кроме Бэби. Ее настоящее имя — Минни; а ее сестразвалась Лилли.

— Могли бы вы догадаться, мистер Кленнэм, чтоодна из этих девочек — я? — раздался голос самой Бэби, появившейся в это времяв дверях.

— Об этом догадаться не трудно, гораздотрудней решить, которая именно. Право же, — сказал Кленнэм, переводя взгляд с портретана прелестный оригинал и обратно, — сходство так велико, что мне и сейчаскажется, будто оба изображения — ваши.

— Слыхала, мамочка? — воскликнул мистер Миглз,обращаясь к жене, которая вслед за дочерью вошла в комнату. — Не вы первыйзатрудняетесь решением, Кленнэм. Мы уже к этому привыкли. Ну, я вам подскажу:Бэби — та, что слева.

Рядом с портретом висело большое зеркало, икогда Артур снова взглянул в ту сторону, он увидел в нем отражение Тэттикорэм,которая с минуту помедлила у отворенной двери, прислушиваясь к разговору, азатем прошла мимо с презрительной и злобной гримасой, обезобразившей еекрасивое лицо.

— Однако, что же это я! — сказал мистер Миглз.— Ведь вы отшагали немало миль и, наверно, не прочь бы переобуться. Вот Дэниел,тот никогда сам до этого не додумается, если ему не сунуть в руки машинку дляснимания сапог.

— Отчего ж бы это? — спросил Дэниел, лукавоподмигнув Кленнэму.

— Оттого, что у вас голова слишком занятадругими вещами, — сказал мистер Миглз, похлопывая его по плечу с видомчеловека, который понимает слабости ближнего, но не желает потакать им. —Цифры, колеса, шестерни, болты, гайки, цилиндры — да чего только там нет.

— В моей профессии, помня о большом, нельзязабывать о малом, — смеясь, возразил Дэниел. — Но все равно, все равно. Пустьбудет по-вашему.

Поздней, расположившись у огня в отведеннойему комнате, Кленнэм невольно задал себе вопрос: а не сидит ли в милейшем,честнейшем и сердечнейшем мистере Миглзе совсем малюсенькая частица того самогогорчичного зернышка, из которого выросло гигантское дерево МинистерстваВолокиты? Ибо как еще можно было объяснить его нелепоепокровительственно-снисходительное отношение к Дэниелу Дойсу, вызванное некакими-нибудь личными особенностями последнего, но лишь тем обстоятельством,что Дойс — созидатель, человек, не идущий чужим, проторенным путем. Кленнэм могбы раздумывать об этом целый час, пока не пришло время спуститься к обеду, небудь его мысли отвлечены другим вопросом, который занимал его еще домарсельского карантина и теперь снова настойчиво встал перед ним. Вопрос этот,весьма важный и существенный, состоял в следующем: позволительно ли емувлюбиться в Бэби?

Он старше ее ровно вдвое. (Кленнэм снял правуюногу с левой и заложил левую на правую, после чего попробовал сосчитать ещераз, но вышло то же самое.) Он старше ее ровно вдвое. Ну, и что же? Он молодовыглядит, молод душой, по-молодому здоров я силен. В сорок лет человек еще нестар, и есть немало мужчин, которые по тем или иным причинам женятся не раньшеэтого возраста. Но, с другой стороны, дело ведь не в том, как он на этосмотрит; дело в том, как посмотрит она.

Он не сомневался в дружеском расположении кнему мистера Миглза, и сам в свою очередь был искренне расположен к мистеруМиглзу и его милой супруге. Он понимал, что для этих родителей, души не чаявшихв своей единственной прелестной дочке, необходимость отдать ее мужу явитсятяжким испытанием, о котором они, верно, не решаются и думать. Но ведь чемдевушка прелестней, милей, красивей, тем неизбежней это испытание. Так почемубы им не решить вопрос в его пользу, раз уж все равно придется его решать?

И тут ему снова пришло в голову: дело ведь нев том, как они на это смотрят, дело в том, как посмотрит она.

Артур Кленнэм был человек по натуре скромный ивсегда находил у себя множество недостатков. Он так склонен был преувеличиватьв мыслях достоинства Минни и умалять собственные, что чем дольше он раздумывалнад этим, тем больше терял надежду. Переодевшись к обеду, он окончательнопринял решение, что влюбляться в Бэби ему не следует.

Это был на редкость приятный вечер. Они сиделивпятером вокруг обеденного стола, вспоминали места, где им привелось побывать,людей, с которыми встречались в путешествии (Дэниел Дойс с интересом следил заразговором, как следит за карточной игрой не участвующий в ней партнер, итолько время от времени вставлял замечания к случаю); и так им было хорошо ивесело вместе, как не бывает подчас и после долгих лет знакомства.

— А мисс Уэйд? — спросил мистер Миглз, послетого как они перебрали в разговоре с десяток дорожных спутников. — Никто невидел с тех пор мисс Уэйд?

— Я видела, — сказала Тэттикорэм.

Она принесла своей барышне мантилью, закоторой та ее посылала, и только что склонилась, чтобы накинуть мантилью наплечи Бэби, как услышала вопрос, побудивший ее сделать это неожиданноезаявление.

— Тэтти! — воскликнула молодая девушка. — Тывидела мисс Уэйд? Да где же?

— Здесь, в Туикнеме, мисс.

— Каким образом?

Нетерпеливый взгляд Тэттикорэм ответил, какпоказалось Кленнэму: «Глазами!» Но вслух она произнесла только:

— Я с ней встретилась у церкви.