– Всё. Вставай. Слабенький ты… Восприимчивый, я имела в виду, – попыталась сохранить моё мужское достоинство чуткая Тити. – Восприимчивый к внушению. Таким, как ты, даже аудиОтики противопоказаны. – Я промычал что—то нечленораздельное в своё оправдание. – Не вздумай слушать их никогда! Тебе и пяти минут хватит!

Затем она помогла мне подняться.

– Идём, умоешься.

Я, опираясь на плечо маленькой Тити, проследовал в ванную комнату, оборудованную согласно титанически—ностальгическим запросам выросшего на островном мире Кэпа Йо. Это было огромное по площади помещение с потолком, взметнувшимся вверх чуть ли не на десять метров. В правом дальнем углу располагался глубокий бассейн с заякорённым в центре плавающим островком – грубый ремесленнический муляж фрагмента поверхности родной для капитана Йо планеты Новисад. Чуть левее бассейна располагались в ряд три ванны—джакузи. За ними – ванна обыкновенная. Ближе к выходу имелись несколько душевых и умывальников различных конструкций, приспособленных для различных типов разумных; обеспечивались потребности всех существ, нуждающихся в умывании и подмывании.

Тити включила тёплую воду и принялась смывать кровь с моего лица. Я был усталым и расслабленным, боль ушла и тело чувствовало лишь движения маленьких ловких пальчиков Тити. Кровь уже не текла, но девушка продолжала поглаживать моё лицо, пробегая по кромкам губ, спускаясь по подбородку к шее. Она брала реванш за две неудавшиеся попытки соблазнения.

…Меня почти неприкрыто поддразнивали (я бы даже сказал «пугали») буйной сексуальной активностью Душечки. И сама Тити, сразу же после моего появления на борту, пыталась доказать мне, что, если я удержу свои бастионы более трёх суток, то, значит, я – либо импотент, либо голубой. Я не был ни тем, ни другим, и всё же бастионы оставались в целости…

Вплоть до этого момента, когда меня, избитого и покалеченного, затянула она в ванную.

А до этой оказии – Тити неприкрыто подставлялась. Тити обещала мне небо во вспышках сверхновых, Тити в моём присутствии вела себя исключительно соблазняюще. К примеру, присаживалась, кладя ногу на ногу плавным движением, и под юбками мелькало треугольное, тёмное и зовущее…

Но я давно внушил себе некую идею—фикс, и старался не отступаться от её принципов ни на шаг. Идея заключалась в следующем: главное для меня – наука. В моём личном понимании смысла, вкладываемого в этот термин.

Всё остальное второстепенно. И моим личным доказательством, аргументом в пользу второстепенности этого самого «всего остального» являлся обет: блюсти целомудрие. Он спонтанно родился из моей нелюбви к человекам. Человекам, стремящимся любой ценой удовлетворить свою потребность в сексе.

На эту нелюбовь впоследствии наложилось жгучее желание доказать членам экипажа «ПП» и самому себе ошибочность бытующих представлений о Тити, в своём агрессивном женском естестве якобы неотразимо притягательной для мужской половины человечества. А идеологическим стержнем этих «целомудрЁных» построений была мысль о непреходящей ценности науки, как методологии добывания нового Знания.

И вот – «Ситуация ИВРО!». Моя «непреходящая ценность» оказалась в непосредственной опасности. Соблазнительница Тити мгновенно, мощно и властно, завладела мной: моим разумом, моим телом, моими чувствами… Животное начАло сокрушительно возвестило о своём присутствии – сквозь рассасывающуюся боль, сквозь строй надуманных преград, сквозь пропитавшее меня презрение к человекам, омерзительно—неприглядным во всей своей грубой физиологичности и непроходимой ограниченности. В иных культурах тоже низменности хватает, и детей своих Иные не в капусте находят, но – даже цивилизация ящеров Денеба—шесть не столь откровенно…

«О—о—ох, что ж она делает—то… Ого, вот это сюрприз! А я уж было бесповоротно уверился, что от многочисленных треволнений заделался импотентом…»

Нескончаемые, как многообразие Вселенной, секунды я заворожённо следил за движениями её ловких пальчиков, и вслушивался в отзвук, пробуждаемый этим движением. И я был до основания потрясён открытием: ничегошеньки, оказывается, я из себя не вытравил!..

Как и раньше, прикосновения рук женщины, и мои прикосновения к женщине, делали меня одержимым и одновременно покорным. Покорным в том смысле, что чаще всего в постель затаскивал не я, а меня. Сломив перед этим моё бешеное сопротивление: очень уж большое значение я придавал преамбуле – условностям, предварявшим занятия сексом. Вроде разговоров всяких – о любви, в частности…

Как тяжело было соблюдать обет, знал бы кто… Иногда – не удавалось.

…её пальцы скользнули под рубашку и начали ласкать мою грудь. Появилось ощущение, будто глотнул приторно—сладкого варева, в горле от этой тёрпкой сладости расправились тончайшие щупальца и щекотно зашевелились там. Мои руки тоже пришли в движение, не в состоянии вытерпеть сладкие муки, мне причиняемые – в наказание ли, в награду ли? – ручками соблазнительницы Тити.

Я страстно возжелал изнасиловать её, изувечить, втоптать в пыль, вдавить в грязь, растереть в порошок!

Я мог бы изумиться возникновению этого садистского желания, категорически несвойственного моей пацифистской натуре, но – уже ничему не изумлялся…

В то же время я жаждал быть изнасилованным ею, изувеченным, втоптанным в пыль, вдавленным в грязь, растёртым в порошок!

Я мог бы изумиться возникновению этой мазохистской жажды, но – уже ничему не изумился. И только вдруг подумал: «Может быть, неудивительно, что Бой невзлюбил меня с первого взгляда?».

Он—то был уверен, что является тут самым обаятельным и привлекательным, первым «хлопцем на сэли»… и вдруг является потенциальный половой террорист, прикидывается пай—мальчиком, а у самого глазки так и рыщут, так и рыщут, кого бы растерзать и кому бы отдаться на растерзание… И в сравнении с ним Бой – просто пацан…

Вот чему я изумился, так это возникновению подобных мыслей. И странному ощущению уверенности в абсолютной их чуждости. Чуждости даже более неожиданной, чем желания изнасиловать и быть изнасилованным… Словно и не мои это мысли, а нечто внушённое, привнесённое в мой разум извне…

Однако все эти странные ощущения и мысли тут же исчезли, сметённые мощнейшим атакующим напором Душечки…

У неё под юбочками, как всегда, ничего не было и ещё до того, как мои ладони принялись искать алчущую плоть, взывающую о желании быть смятой и растерзанной, девушка зажала между своих упругих бёдер мою ногу и стала тереться о неё, а юбки от этих движений поднимались всё выше и выше. Я безропотно следовал её желаниям: обнял сзади, тесно прижавшись и уткнувшись в оголившуюся ягодицу девушки вздыбленным, рвущимся на волю неотторжимым достоянием худшей половины человечества.

По зовущему, приглашающему стону я понял, что взламываю давно уже сдавшуюся твердыню, врастаю в подготовленную почву. Я судорожно вздрогнул, насквозь пронзённый вибрирующими, сладострастными звуками, и остро пожалел, что моё напряжённое, ищущее, готовое взорваться естество всё ещё заковано в панцирь одежды.