Лара покосилась на столик, где стояли фотографии покойных мужей ее матери, – веселая троица как будто даже подмигнула ей…

– Мне кажется, Костя – лишь увлечение, а на самом деле я любила и люблю только Игоря. Просто… Нет, ты не перебивай меня, ты дослушай! Просто в какой-то момент я устала его любить – слишком много сил уходило на него. А теперь я отдохнула, и все вернулось на прежнее место.

– Это у тебя от глупости, – авторитетно заявила Анна Георгиевна. – Ты не думай, ты живи. Вот что правда – ребеночка вам надо с Костей. Тогда все глупости из головы сами выветрятся…

– Я хотела ребенка от Игоря. А теперь… – Лара вдруг заплакала. – Ты же меня совершенно не понимаешь, зря я к тебе приехала…

Анна Георгиевна перепугалась и ловким, словно у фокусника, движением достала из кармана пузырек с валерьянкой.

– На вот тебе… Сейчас я водички! – засуетилась она. Все кошки вдруг встрепенулись, выскочили из своих укрытий и завертелись вокруг ног Анны Георгиевны. – Кыш! Ишь, учуяли…

Лара выпила валерьянки и спросила Анну Георгиевну:

– Ты можешь мне внятно объяснить, за что ты не любишь Игоря?

– Могу. И объясню… – Она принялась путано и нелогично излагать свои мысли, но Лара уже не слушала ее.

– Мама, тебе не скучно здесь? Одной? – вдруг спросила она, прервав речь матери на полуслове.

– Что? Мне скучно? – Анна Георгиевна расхохоталась, с облегчением переменив тему. – Разве ты не видишь, сколько на мне зверья! С утра до ночи… И потом – я шью, вяжу. Вот, покажу, какую душегреечку смастерила… Что-то дует на кухне от пола.

И она полезла в объемистый комод. Серая кошечка глядела в лицо Ларе неподвижными желтыми глазами, принюхивалась. «Словно гипнотизирует, – вяло подумала Лара. – Ах да, это же от меня валерьянкой пахнет…»

Мать увлеченно копалась в комоде, время от времени вытаскивая какую-нибудь вещь, и излагала подробную биографию каждой.

Среди трех фотографий за спиной Анны Георгиевны был ее первый муж, Ларин отец. Лара почти не помнила его – нервный худой мужчина, который вечно был всем недоволен и часто плакал, словно женщина. Он был слаб характером и не выносил суровой опеки своей жены. Однажды он не выдержал и наглотался успокоительного. Сознательно или нет он ушел из жизни – так до сих пор неясно. Впрочем, Анна Георгиевна утверждала, что Ларин отец был чересчур рассеянным и бестолковым и оттого не смог рассчитать нужной дозы лекарства.

Вторым был дядя Юра – толстый веселый человек, которому на все было наплевать. Он много ел, пил, каждый день приглашая в дом гостей и тем самым очень досаждая Анне Георгиевне, а потом заболел вдруг…

Стремительным метеором в судьбе ее матери пронесся и третий муж, дядя Вася, электрик местного ЖЭКа. История его была проста и бесхитростна, как детская сказка, – он много пил и погиб от лишней бутылки денатурата. Анна Георгиевна не давала ему денег на любимое хобби – «поллитру выпить», поэтому бедняга выкручивался, как мог.

– Ты меня слушаешь? – дошли вдруг до Лары слова матери, произнесенные уже в повышенном тоне.

Лара обнаружила, что мать неодобрительно разглядывает ее.

– Да, слушаю. У тебя на кухне дует от пола… – вздохнула она.

– В облаках витаешь!

– Мама, я тебя давно хотела спросить… Ты на меня не обидишься?

– Спрашивай, детка.

– Почему двенадцать?

– Что – двенадцать?

– Двенадцать кошечек у тебя? Я же тогда получаюсь тринадцатой.

Анна Георгиевна вытаращила глаза.

Лара даже испугалась. Впечатление было такое, будто из глаз матери полетели молнии – очень уж ей не понравилось то, что сказала дочь.

– Ты ерунду говоришь! – рассерженно зашипела Анна Георгиевна. – Ты дочь моя!

Кошки бегали вокруг, взбудораженные запахом валерьянки, Анна Георгиевна посылала неодобрительно-испепеляющие взгляды – вся эта картина производила на Лару гнетущее впечатление. «Я в другом измерении, весь мир, окружающий меня, изменился…» – подумала она тоскливо.

– Прости, мамочка, это я так, сама не знаю, что на меня нашло, – послушно произнесла она.

– Я вот Косте расскажу, что в голове у тебя творится, – строго пригрозила Анна Георгиевна, но Лара уловила в ее голосе нотки страха.

Всю оставшуюся часть вечера они провели в смущении, обмениваясь неискренними, ничего не значащими нейтральными фразами. Уходя, Лара оглянулась – с журнального столика на нее прощально посмотрели три бывших мужа ее матери. Они выглядели веселыми и счастливыми, словно жизнь их была легка и приятна. Но Лара вдруг подумала, что так они улыбаются оттого, что им удалось наконец удрать от матери…

* * *

В последний день осени вдруг выглянуло солнце, и ослепительно-синее небо повисло над городом. Вместе с тем было так холодно и дул настолько пронзительный, ледяной ветер, что Федор Максимович невольно чихнул, когда перебегал от дверей своего дома к автомобилю.

Часть этого воскресенья Федор Максимович решил посвятить Славику. Когда тот погиб – глупо и нелепо, Терещенко лишь на пятнадцать минут смог вырваться в морг, где рыдали в три ручья мать и невеста покойного, огорошенные внезапным и скорбным известием, выразил им свое соболезнование и поцеловал бледные, дрожащие ручки фотомодельки. Ручки стоили поцелуев – ухоженные и нежные, с невероятно длинными накладными ногтями, на каждом из которых была искусно нарисована бабочка. «Бабочка – символ смерти», – подумал тогда Терещенко, дивясь странным, почти мистическим совпадениям, которые кружились вокруг него в реальной жизни.

Другим странным совпадением было то, что погиб Славик недалеко от места, где жила Елена Качалина, девушка с синими глазами и непреклонным характером. «Что ему там понадобилось? – недоумевал Федор Максимович. – Я его туда, к ней, не посылал. Наоборот, в последней личной беседе я ему заявил, что намерен сам разобраться во всей этой истории! Или просто совпадение? Впрочем, мальчик был склонен к инициативе. Да, вполне можно допустить, что он отправился к Елене затем, чтобы поговорить с ней обо мне… Ах, какая разница, зачем его туда понесло! Тогда ведь выходит, что в его смерти виноват я… Почему я? Потому что дело касалось меня!»

Обидным было то, что никто не знал планов Славика на тот вечер, никто не мог понять, как он оказался в темном безлюдном пригороде и куда спешил, не видя перед собой дороги. Фотомоделька, рыдая, повторяла, что в тот вечер она была занята прет-а-порте и не в ее силах было остановить мчащегося в неизвестность жениха. «А мне приснился сон, что Пушкин был спасен…» – уныло подумал Терещенко.

Ему предстояли очень важные и ответственные переговоры с иностранцами, манкировать которыми было просто невозможно, и в результате Федор Максимович не смог попасть на похороны своего самого инициативного работника.

Разумеется, все было организовано по высшему разряду – дорогой гроб из цельной древесины, венки, музыканты, место на хорошем кладбище, вспомоществование родным и прочая, и прочая… Кстати, этот участок кладбища был полностью арендован их фирмой, и в землю по соседству должны были лечь (дай бог, чтобы как можно позже!) и другие сослуживцы Славика. В том числе и сам Федор Максимович.