и т. д. И именно на этом этапе мы можем, что называется, «воочию» наблюдать процесс становления: становления идеи в мысль, разложения мысли на взаимосвязанные объекты, обновление объектов новыми взаимосвязями с другими объектами, обнаружение новых взаимосвязей между этими объектами и т. д.

Но самое главное, что происходит на этапе рефлексии-11, так это то, что в процессе раскрытия смысла идеи мы вдруг обнаруживаем, что в комплектации идеи нам не хватает еще одного сущего, а именно, искомого сущего, того сущего, которое мы должны создать внове. Не создав последнего, мы не сможем изготовить по его образцу подручное средство. А, не имея его, не сможем производить Продукцию для социума, что и является одной из целей Бытия. Более подробно об этом в Части 111.

Итак, выше мы охарактеризовали два этапа бытия, то есть, возникновения нового смысла. Теперь же рассмотрим те проявления, в которых выражается данное возникновение. И рассмотрим мы этот вопрос в основном на примере произведений искусства. Но сначала нам необходимо отметить следующее. Многозначный объект в виде эстетической идеи произведения искусства в принципе невозможно переместить с бытийственного (допонятийного) уровня на сущностной уровень, который (в пределе) для того только и предназначен, чтобы давать однозначную интерпретацию смысла идеи. Художник, а вместе с ним и созерцатель его произведения, находятся в неопределенном положении, поскольку они не в состоянии выразить или воспринять все смыслы произведения одновременно. Но если художник или созерцатель попытается склониться к одной из возможных интерпретаций смысла (идеи), то он сразу почувствует, что представление его не будет истинным, поскольку исчезает сама филигранность объекта. Веер, лишенный всех перьев, кроме одного – это уже пародия на веер. Конечно, можно поочередно выделять те или иные грани-смыслы произведения искусства, но это уже будет задача не художника и не созерцателя, а профессионала искусствоведа или литературоведа.

А сейчас возвращаемся к тем формам, в которых проявляется само бытие. Вполне уверенно можно сказать, что любое настоящее произведение искусства всегда представлено, с одной стороны, своим ценностносмысловым содержанием в форме идеи, «понимаемой», положим, созерцателем этого произведения, а с другой стороны – спонтанным влечением к искусству и возникновением чувства удовольствия, которое испытывает этот созерцатель. Таким образом, мы уже видим, что в произведении искусства представлено само бытие. И представлено оно двумя своими воплощениями: новым смыслом в виде идеи и возбуждением чувства наслаждения от его созерцания. И еще неизвестно, что из них обладает «большим» бытием: само ли «понимание» интеллектуальной новизны, или чувство удовольствия от этого «понимания». Но это даже не столь важно. Скорее всего, они неразрывны в своем единстве, и у нас нет каких-либо оснований сравнивать их, как нет оснований сравнивать свет костра с тем теплом, который от него исходит. Наш интеллект и наше тело одинаково хорошо приспособлены воспринимать как то, так и другое (то есть воспринимать прекрасное).

Одним словом, мы приходим к такому вроде бы незаметному, но достаточно важному выводу: у бытия как единого целого есть не только две ступени – допонятийная и сущностная, – но и две компоненты: одна из них смысловая, другая – чувственная. И обе они (компоненты) возникают в процессе «понимания» нами иррациональной идеи, имеющей, как правило, множественный смысл: первая из них исходит от «понимания» интеллектуальной новизны, а вторая – от чувства удовольствия, которым это «понимание» сопровождается. Не будь этого единства обеих компонент, не было бы никакого стимула к творчеству, а потому и не было бы никакой интеллектуальной новизны, а следовательно, и всего того духовно-материального много и-разнообразия, которое мы наблюдаем вокруг себя. И нет принципиальной разницы, в какой сфере деятельности проявляется и осуществляется наше бытие: эстетической или научно-технической. И там и там фигурируют новые идеи, и там и там возникает чувство удовольствия от их «понимания» (понимания). Разница только в том, что в первом случае это понимание осуществляется на бессознательном уровне и не доводится до сознания в своем однозначном виде (то есть «застревает» на допонятийном этапе), в то время как во втором случае оно происходит на уровне сознания и может быть развернуто в мысль и оформлено творцом этой идеи до понятия, выраженного в какой-либо общеизвестной и однозначно трактуемой знаковой системе. То есть для случая научных и технических идей-истин понимание смысла, пройдя фазу допонятийную (как и в случае эстетических идей), все же выходит на сущностной, понятийный уровень однозначного раскрытия смысла идеи научного открытия или технического изобретения. В то время как для эстетической идеи на уровне сознания возможны только интерпретации различных ее смыслов. Эти смыслы как бы «застревают» на допонятийном этапе, поскольку не могут выйти на однозначно понимаемую нашим сознанием мысль. Почему они не могут выйти на уровень сознания, речь у нас пойдет в Разделе 9.4. «Идеи технические, научные, нравственные и эстетические: различие между ними».

п. 3. Двойная рефлексия Г. Марселя.

А сейчас в данном пункте и в следующем за ним мы попытаемся на примере выдвинутых Г. Марселем и А. Бадью идей хотя бы прочувствовать, насколько трудным бывает не только дифференцировать способы постижения сущности интеллектуальных процессов, но и проследить саму последовательность этапов продуктивного мышления. Начнем с Марселя и его идеи двух типов рефлексии, одна из которых – первичная, критическая, аналитическая – раскладывает и разъясняет нечто конкретное на составные элементы, а другая, вторичная – восстанавливает нарушенное первичной рефлексией единство, и делает она это с «оглядкой» на так называемую «слепую интуицию». Попытаемся разобраться в терминах Марселя и в тех понятиях, которые за ними скрываются. Это, во-первых. А во-вторых: рассмотрим, нельзя ли нам соотнести некоторые понятия теории Марселя с тем, что мы получили в первых двух пунктах данного раздела.

Как известно, чем глубже и проникновеннее наш опыт не только соприкосновения с действительностью, но и переживания ее, тем плодотворнее могут быть наши рефлексии по поводу этой реальности. И не это ли имел ввиду Марсель, когда писал о «слепой интуиции», которую, исходя из своего личного опыта, может выразить поэт или пророк, но не философ. Философ же, по Марселю, подобную интуицию может сделать доступной пониманию только посредством двойной рефлексии: первичной – критической, разлагающей – и вторичной – восстанавливающей. Причем, задача вторичной рефлексии в том, чтобы

«…восстановить с глубоким пониманием то состояние нераздельности, которое было нарушено первоначальной рефлексией»11.

Однако, справедливости ради, все же следует заметить следующее. С одной стороны Марсель, характеризуя вторичную рефлексию, признает «слепую интуицию»:

«…есть другая рефлексия, обращенная на эту, первичную рефлексию и апеллирующая к подспудно действующей слепой, но эффективной интуиции, испытывая на