Почти два месяца Шура собирала и перебирала вещи, которые хотела увезти на дачу. Всю большую библиотеку Дмитрия Ивановича, редкие книги по генетике, биологии и физиологии, все его бумаги, заметки, черновики забрали в институт, которым он руководил. А литературу светскую, как называл муж, книги по истории и археологии Шура перевезла на дачу. А потом решила увезти весь кабинет мужа. Не хотелось, чтобы кто-то пользовался его большим старинным столом, креслом, даже диваном, на котором он часто отдыхал. Оставила пустую комнату, пусть жильцы сами устроят себе что они хотят. Долго думала, как быть с оставшейся коллекцией. Хотя никто из домашних не представлял истинной ценности всех этих карандашных рисунков Чекрыгина, Леонида Пастернака; акварелей, графики и плакатов Остроумовой-Лебедевой, Лисицкого; не знали о Лансере и Грабаре; но везти работы на дачу все же было рискованно. Родные и знакомые были уверены, что настоящие ценности переданы в музей, а на стенах висят обычные картинки и гравюры. Но были в Москве коллекционеры и специалисты, которые прекрасно знали всю коллекцию отца академика и ценность каждого рисунка до рубля. Дмитрий Иванович время от времени продавал работы и, конечно, был связан с такими людьми. Они подыскивали покупателя или забирали на аукцион, а иногда сами уговаривали его продать ту или иную вещь, когда у них появлялся хороший клиент. Разумеется, все они были порядочными людьми, далекими от всякой уголовщины, но слухи, помимо их желания, мог ли дойти до других, представляющих реальную угрозу. И об этом ей много раз говорил муж.

В конце концов Шура отвезла большие папки в мамину однокомнатную квартиру и просто положила на шкаф, в надежде, что грабители, которые залезут в такую скромную квартиру, и внимания не обратят на какие-то там папки с рисунками и старыми плакатами. А все, что было на стенах, развесила на даче. Поменяла систему сигнализации на более современную и добавила тревожную кнопку. Вообще с недавних пор поселок серьезно охранялся. Шлагбаум, охрана у ворот. Многие наследники, да и сами профессора и академики продавали часть своих громадных участков. Земля здесь была дорогая, и покупали ее люди богатые. Строили особняки, на фоне которых их двухэтажные домики выглядели весьма скромно. Новые владельцы и устроили все эти новшества с охраной и въездом по пропускам. Так что попасть на территорию поселка было не так просто. К весне, сдав квартиру, Шура с Ольгой Николаевной стали постоянно жить на даче, ожидая появления внучки. А с рождением Ксюши их жизнь наполнилась радостными хлопотами.

Шура повеселела, о Дмитрии Ивановиче вспоминала с нежной грустью, но вспоминала часто. Странно, но при жизни он не вызывал у нее такой нежности и такого преклонения. Она любила его заботливой родственной любовью, уважала и признавала его превосходство. Все, что он делал, считала правильным и никогда не спорила с ним. Иногда муж бывал не в духе, делал ей замечания, был недоволен и Шура чуть-чуть робела и спешила исправить свою оплошность, но всегда считала, что он прав. После его смерти ей вспоминалось только хорошее, и это хорошее она возвела в степень, и к концу первого года вдовства у нее возник образ абсолютно непогрешимого, совершенно необыкновенного любимого человека.

Образ Олега, который долгие годы занимал пьедестал, померк и рассыпался после встречи на юбилее. Она была так разочарована, увидев его, что и сама засомневалась: о ком она так страдала все эти годы? Пьедестал оказался пуст, и его занял другой – горячо любимый и безвременно ушедший Дима. Очевидно, Шуре нужно было заполнять свое одиночество воспоминаниями о ком-то потерянном, но любимом. И если воспоминания об Олеге бросали ее в жар, в дрожь, были тайными, запретными и приносили только боль, то, думая о Диме, она ощущала тепло и печаль. Но печаль была легкой и благодарной. Ей приятно было вспоминать о нем и делиться этими воспоминаниями с мамой, Нелькой, двоюродной сестрой. Шура свято чтила его память, молилась о нем, заказывала панихиды, часто ездила на кладбище. Когда-то она все это не очень любила, редко бывала на могиле отца и без мамы никогда бы ее не нашла. Но свой, чисто убранный, засаженный цветами участок на Востряковском кладбище Шура любила и даже немного гордилась тем, как красиво у ее близких. Незнакомые Ваня и Вера стали родственниками, ведь у них кроме Шуры никого не было. К годовщине смерти мужа готовилась, волновалась – успеют ли установить памятник? И радовалась, что все успели и Диме это приятно.

Его родители были похоронены в Петербурге, в фамильном склепе, куда он поставил урны. Два раза Шура была там вместе с мужем и удивлялась, как красив и ухожен закрытый мрамором участок. За всем следила администрация, все-таки памятники старины. Но Шура всегда писала их имена в поминальных записках вместе с остальными. И свечи ставила. Раз нет Димы, то это надо делать ей. Все это доставляло ей какую-то светлую радость. И у нее уже не было боли и тоски, как в первое время. Только благодарность и нежность.

Почти все время было заполнено Ксюшей. Первый зуб, первое слово, первый неуверенный шажок. Любимые игрушки и книжки. И легкая ревность – как она бежит навстречу Оленьке и какое у нее счастливое личико! А ведь та проводит с ней лишь два дня в неделю, ну, и отпуск, конечно. Наверно, для каждого ребенка мама – самое главное. Но Шура знала, уедет Оля и опять две бабушки станут любимыми. Ксюша была веселым ребенком и никогда не плакала, прощаясь с мамой. Вообще с ней было легко, ютя она не была тихой и послушной, как Оленька в детстве. Но Шура радовалась активному и радостному характеру внучки. Слава Богу не в них. Но и не в папашу у того характер мерзкий.

Зять появлялся нечасто, Оля приезжала одна. Наверно, все у них было не так хорошо, но дочка молчала. В ЗАГС они не пошли даже после рождения Ксюши. Это Шуру не беспокоило, наоборот, – может, он исчезнет в один прекрасный день! Вот уж действительно будет счастливый день! Оленька была несчастна, и это бросалось в глаза. Он ездил отдыхать один, не желая сидеть на даче с собственным ребенком. Где работал и чем занимался, Шура не знала, хотя Оля говорила, что он что-то пишет и где-то подрабатывает. Но Шура не верила. Писатель! Собрание сочинений можно было за эти годы написать… Была уверена, что этот негодяй берет деньги у Оли. Конечно, негодяй. И это стало его именем. Про себя, конечно, не вслух, чтобы не обижать Оленьку. Так было обидно за нее! Зарабатывала Оля очень хорошо, но им всегда не хватало, и она просила у Шуры. Приходилось давать, а что делать? Все это было неприятно и непонятно, когда закончится.

Ксюше исполнилось три года, и ее отдали в детский садик. Теперь она жила на Комсомольском, а Шура и Ольга Николаевна скучали. Оленька, конечно, уставала и всегда торопилась с работы, чтобы забрать дочку, но хотела жить с Ксюшей. Да и в садик надо ходить, что сидеть одной на даче? Все правильно, но Шура переживала, привыкла к девочке, весь день был занят ею, а что делать сейчас? Куда девать время?

Мама и Оленька уговаривали съездить отдохнуть. Столько лет не была на море, пусть поедет, отвлечется.

Она поехала на Майорку. И гуляя по берегу, дошла до Сон Вери. Думала, это рай, мечта, здесь все счастливы с утра до вечера… Но Шуре и здесь не удалось получить кусочек своего маленького женского счастья.