Девушка отвела назад тонкие, точно паутинки, пряди волос у висков, приподняла юбки и, осторожно ступая между пучками травы, направилась к дому. Одноэтажный, опоясанный верандой, он был построен в стиле восемнадцатого века — толстые стены, массивные двери, маленькие подъемные окна, треугольная крыша. Кухня, по обычаю многих австралийских жилищ, стояла отдельно; перед домом был небольшой газон, позади — сад, за садом — хозяйственные постройки и жилища работников. Ограда протянулась далеко от границ усадьбы по краю пастбищ — обширных земель в нижней части склонов Восточно-Австралийских гор. Все это — и усадьба, и пастбища — принадлежало Мейбл Макгилл, пожилой вдове, у которой Тина жила уже четыре года. Горничная-компаньонка — так можно было определить ее положение в доме. Эту работу Тина нашла вскоре после развода с Робертом О'Рейли через дальнюю родственницу Дарлин, то ли неродную тетку, то ли троюродную сестру, которая и порекомендовала девушку хозяйке усадьбы. Скромная, вежливая, работящая, Тина отвечала всем требованиям миссис Макгилл, кроме разве того, что была замужем и развелась; впрочем, об этом ей никто не сообщил. До Тины в доме перебывало много девушек, но ни одна не сумела прижиться. Причиной тому служил суровый нрав хозяйки и требования, которые она предъявляла к прислуге: беспрекословное подчинение, послушание, а главное, никаких приключений с молодыми людьми, погонщиками и стригалями, коих в сезон стрижки овец здесь великое множество. По большей части это были грубоватые, неотесанные парни, и все же внимание такого количества истосковавшихся по женскому обществу мужчин невольно кружило голову молоденьким служанкам. Неизменно находился некто самый сильный, красивый, храбрый, которому они отдавали свое сердце, а иногда и не только сердце. Чаще девушка самым пристойным образом выходила замуж и уезжала вместе с избранником, но были и другие случаи. Так, незадолго до приезда Тины миссис Макгилл с позором выгнала вон шестнадцатилетнюю беременную девчонку, на которой отказался жениться соблазнивший ее стригаль, так как, по слухам, она была близка не только с ним. Ни замужества служанок, ни, тем более, их внебрачные приключения не устраивали хозяйку. Она желала видеть рядом верного, преданного ей человека, в идеале — человека без собственной личной жизни и интересов.

Внешне миссис Макгилл больше напоминала не вдову, а старую деву. Среднего роста, суховатая, прямая, с гладко причесанными седыми волосами, бледно-голубыми с легким прищуром глазами, с тонкими губами, зачастую плотно сжатыми, и вздернутым подбородком, эта женщина внушала почтительность и отчасти даже опасение. Ханженство не лишило ее ни силы воли, ни ума, и она более десятка лет почти что в одиночку с успехом управляла огромным хозяйством. Конечно, делали другие, но делали превосходно именно благодаря ее умению требовать и настаивать на своем. Приверженность миссис Макгилл к порядку во всем, вплоть до ничтожнейших мелочей, доходила до фанатизма. Она была чистоплотна и аккуратна на редкость, зимой и летом носила наглухо застегнутое темное платье из простой бумажной ткани и коричневые башмаки, спать ложилась в восемь вечера, вставала в пять утра. Каждое утро в шесть часов, независимо ни от чего, управляющий обязан был являться к ней за распоряжениями на предстоящий день. Миссис Макгилл не любила тех, кто ленится, часто болеет телесно или страдает душевными недугами, не признавала слабости и — как считала Тина — была очень одинока. Угнетало ли это ее? Кто знает! За четыре года девушка ни разу не навлекла на себя гнев хозяйки, но они ни разу и не поговорили откровенно — миссис Макгилл всегда держалась на расстоянии. Тина знала, что почтенная дама прожила в замужестве более двадцати лет, детей не имела, муж ее, выходец из Шотландии, был человеком работящим и бережливым. Он приехал в Австралию вместе с молодой женой более четверти века назад и со временем сумел стать богатым фермером. Сама Мейбл Макгилл родилась в Америке, в Сан-Франциско, где по сей день проживал ее младший брат, состоятельный судовладелец. По косвенным замечаниям Тина поняла, что брак Мейбл Макгилл люди ее круга сочли страшным мезальянсом, а последующий отъезд в Terra Australis Incognita добровольным сошествием в могилу. Почему она решилась на такое? Неужели эта женщина могла до безумия влюбиться в мужчину? Невероятно!

Обязанности Тины были несложны: заштопать чулки, починить одежду, накрыть на стол, застлать постель, переменить цветы в вазе, смахнуть пыль, по вечерам читать хозяйке вслух, рукодельничать вместе с нею, при необходимости поддержать беседу. Стирали, готовили, мыли полы другие женщины. В доме было пять комнат, одна из которых, совсем маленькая, принадлежала Тине. В комнатке стояли узкая кровать, крохотный столик, стул и висела книжная полка. Шкафа для одежды не было, как не было и большого зеркала — причесываясь, девушка пользовалась ручным. Иногда Тина с грустной усмешкой думала, что вполне могла бы обойтись и без него. Она носила теперь такое же темное платье из плотной материи, как и миссис Макгилл, грубоватые высокие башмаки на шнурках, а густые длинные волосы зачесывала назад и убирала в черную плетеную сетку. Правда, этот, на первый взгляд неприметный, узел был тяжел и на солнце отливал золотистым блеском, темная ткань выгодно оттеняла нежность кожи, белой теперь, когда Тина не трудилась целыми днями на воздухе под палящим солнцем, а простого покроя скромное платье не скрывало стройности фигуры, но… Сейчас ей всего двадцать, в этом возрасте данную природой прелесть трудно спрятать даже под мрачной одеждой и убогой прической, а пройдет еще несколько лет — очень быстро и незаметно — и она, Тина Хиггинс, постепенно превратится в бесполое бесцветное существо, завянет без любви и радости, как растение без воды и солнца.

Она изменилась: повзрослела, стала молчаливой, за серьезностью прятала печаль. Четыре года проплыли точно бледный, унылый сон, однообразно-тягостный, как дождливый день. Складывалось впечатление, будто она носит траур. По кому, по чему? По своей загубленной жизни, которая на самом деле только начиналась? По несбывшимся мечтам, по обманутой и обманувшейся душе, по нынешнему бытию, которое уже затянуло ее в рутинные сети? Тина не плакала, не мучилась, не страдала, как раньше; теперь она просто жила в смутной надежде на перемены, коих в свете мнимого поверхностного душевного спокойствия начинала подсознательно бояться.

Жалованье было хорошим, даже очень, учитывая, что здесь Тине совершенно не на что было тратить деньги: еду и одежду хозяйка давала бесплатно, а покупать что-либо еще не было ни возможности, ни нужды. Половину ежемесячно получаемой суммы девушка отсылала матери, другую откладывала «на будущее», которое представлялось ей туманным, как вершины гор в пасмурное утро. Два года назад мать наконец-то оставила работу на виноградниках и теперь занималась только рукоделием, да и то больше для души. На деньги дочери починила дом, обновила гардероб. Они регулярно писали друг другу, а раз в два-три месяца Дарлин приезжала навестить Тину. Она видела, как живет дочь: в тепле, спокойствии и сытости, но зато без выходных, без праздников, в коих так нуждаются молодое здоровое тело и юная душа. Существование, хотя и не в горе, но и без радости, не назовешь счастливым. Конечно, девушке очень хотелось жить вместе с Дарлин, но она не желала возвращаться в Кленси. Что ей там делать? Мать сообщала новости: кто женился, кто уехал, кто умер. Дорис Паркер вышла замуж, царствует в лавке отца и одевается как королева. Фей долго дулась на нее, но теперь, когда наконец обзавелась женихом, подруги вроде бы помирились. Карен Холт все еще помогает матери, хотя, по слухам, к ней тоже кто-то сватался. Фил Смит женился год назад на Салли, рыжеволосой девчонке из компании Фей. Майкл уехал неведомо куда, а Керри Сандерс, урожденная Миллер, ждет второго ребенка. Отец Гленвилл, слава Богу, пока в здравии, хотя сильно постарел. Постарела и сама Дарлин… Мать переживала за дочь, ей хотелось видеть Тину счастливой женщиной, замужней, с детьми, имеющей свой дом и очаг, улыбающейся, нарядной, а не одинокой, молчаливо-замкнутой, одетой всегда в одно и то же уродливое вдовье-монашеское платье. Тина тоже этого хотела, но… Чтобы что-то получить, надо хотя бы к этому стремиться, а она не стремилась. Девушка редко выходила за пределы усадьбы, ни с кем не общалась. Она замкнулась в себе, ей не хотелось думать ни о замужестве, ни о любви.