Они привалились спиной к правому борту и поделили последние куски рыбы, посыпанные солью, которая осталась после того, как они прокипятили в котелке морскую воду.

– Я снова увижу маму, – прошептал Том. – Я даже боюсь подумать – как они там? Ведь уже больше двух лет прошло. А моя сестра Теодора Долорес Васкес… Ты помнишь ее, Бото?

Тот утвердительно покачал головой.

– У нее очень острый язычок, – улыбнулся Том.

Бото серьезно кивнул.

– Что есть, то есть, – сказал он.

Том поднял голову и посмотрел на ночное небо, на котором должны были вот-вот появиться первые звезды.

– Я самый счастливый в мире человек, – заявил он, – я должен петь и танцевать.

– Надо было тебе тоже съесть пескожила, – добавил Бото.

Еще до первых криков петухов Том причалил к родному берегу.

Уже с воды он увидел, что ничего не изменилось. Таверна стояла все там же, где и всегда, сонно глядя на гавань своими забранными ставнями окнами.

Том улыбнулся Бото, который сидел на носу суденышка, устремив взгляд куда-то вдаль. Они решили, что будет лучше, если он до поры до времени останется в шлюпе. Тому нужно было время, чтобы подготовиться к встрече с семьей.

Он шел через отмель к берегу, чувствуя, как сильно колотится сердце, на душе было неспокойно. Он не знал, откуда взялась эта тревога, и приписал ее нечистой совести. За все время Том ни разу не удосужился послать о себе весточку. Вдруг они решили, что он умер? Хотя, с другой стороны, его мать и сестра – люди закаленные, много повидавшие на своем веку… нет, скорее всего, причина его тревоги крылась в чем-то другом.

Он увидел свою старую лодку на том же самом месте, где он ее оставил два года назад. Внутри лежали весла – значит, лодкой пользовались.

Том провел пальцами по вырезанным ножом буквам. Давным-давно, думая, что пробил его последний час, Том написал на скамье свое имя.

– Какой же я был тогда ребенок, – пробормотал он.

И решил немного посидеть в лодке, подумать и найти слова, которые он скажет матери при встрече. Пусть она увидит, какой он стал взрослый. И поймет, что он вернулся домой, потому что соскучился по ней. Она простит, что он не стал богатым человеком, она все поймет и простит. Ей будет достаточно просто увидеть его живым. Том еще не решил, как он будет теперь заботиться о маме, но ведь сеньор Лопес уже не мальчик и так зарос салом, что вряд ли сможет вести дела, как прежде. Ему придется передать таверну более бойкому человеку, на которого он сможет положиться. Том постарается наладить отношения с Лопесом. Такое намерение уже само по себе говорит о том, что он повзрослел. И когда однажды сеньор Лопес отойдет в мир иной, Том будет готов стать полноправным хозяином таверны. И это все произойдет на глазах его мамы.

Приняв такое решение, Том встал и двинулся к входной двери. Та, конечно же, была заперта, но Том знал, что засов можно поднять, если между дверью и косяком просунуть ветку.

Вот и сумрачный зал таверны. Хорошо знакомые запахи вымытых полов, старого пива и свежей копченой свинины проникли в нос и стали комком в горле. Слава богу, в зале было пусто, и Том постоял, собираясь с духом, – он не хотел, чтобы мама увидела его плачущим. Из покоев сеньора Лопеса, как и прежде, доносился его яростный храп. Дверь в комнату испанца была приоткрыта, и Том увидел, что толстяк хозяин спит, зажав в зубах краешек рубашки.

Том прошел в кладовку и налил себе кувшин воды. Подумал, не сходить ли к Бото, который, несомненно, проголодался. Но вместо этого разыскал зеркальце и, поставив его перед собой на полку, принялся приводить в порядок свои волосы и счищать грязь со лба и щек.

Он смотрелся в зеркало уже второй раз за месяц.

И хотя то, что он увидел, вполне соответствовало его представлениям о мужественности, сердце Тома тоскливо сжалось.

– Мой рот, – прошептал он и уставился на свои утратившие пухлость губы. – Мой нос, который Тео когда-то называла картофелиной. Он так усох, что от него остался лишь хрящик.

На кухне все было как прежде, хотя травы и специи куда-то исчезли. Не было полосатых баночек, подписанных маминым изящным почерком: тут хвощ для окраски материи, здесь – фенхель от колик, а там – лимонная мята от насекомых. Но в лоханке с водой по-прежнему плавал лимон, а горшки, котелки и сковороды были вычищены и висели там же, где и всегда, – на перекладине под потолком.

Том посмотрел на свои ногти – как всегда, они были угольно-черными от скопившейся под ними грязи. Потом, помедлив, поднялся по лестнице и зашагал по коридору. Оказавшись рядом с комнатой, он глубоко вздохнул и открыл дверь.

Теодора лежала на широкой лавке, укрытая одеялом. Волосы разметались по подушке, и даже в темноте они отливали вороньим пером. Гамак Тома был убран под лавку, но этого стоило ожидать. Сестра совсем не изменилась, а вот матери почему-то в комнате не было.

Том присел на краешек постели Теодоры, чувствуя, как сильно бьется его сердце, словно что-то хочет ему сказать. На одно жуткое мгновение его охватило сомнение. Еще не поздно исчезнуть снова. Тихонько затворить за собой дверь и поднять парус. Уйти отсюда навсегда. Что, если с его возвращением домой все станет только хуже? Том сидел, раздумывая, где сейчас могла бы быть его мать, когда вдруг обнаружил, что Теодора не спит. Она смотрит прямо на него. Взглядом внимательным, но ничего не выражающим.

– Тео, – прошептал он, – это я, Том.

Она не ответила, только молча, не отрываясь, смотрела на него.

– Я вернулся, – произнес Том, понимая всю бессмысленность своих слов. Но он все равно продолжал говорить и рассказал, что оставил свой шлюп в бухте, что отыскал Бибидо, который на самом деле вовсе не Бибидо, а Бото. Что объехал полмира и повидал массу интересного.

Тео села на постели и накинула на плечи шаль. Она сидела рядом с ним так, словно его здесь и не было.

Он хотел прикоснуться к ней, чтобы проверить, она это или нет. А еще чтобы ощутить тепло и близость родного человека, которого он не видел целых два года.

Том осторожно взял руку сестры. Поднял ее, словно птицу, выпавшую из гнезда. Провел ею по лицу Теодоры и увидел, что в ее глазах блестят слезы. Она притянула его к себе и крепко обняла. Он не помнил, чтобы они когда-то вот так просто сидели рядышком, и все никак не мог понять, чего больше в этих объятиях: любви или ненависти. Тело сестры показалось ему совсем худым, высохшим и каким-то неживым.

Наконец Тео глубоко вздохнула и улыбнулась. Взяла руки Тома в свои и крепко сжала.

– Добро пожаловать домой, – прошептала она, – добро пожаловать домой, Том Коллинз.

– Ты, наверное, уже не верила, что я вернусь? – пробормотал он.

– Наверное… – задумчиво ответила она. – Честно говоря, я думала, что больше вообще тебя не увижу.