поставили, и с тех пор таких происшествий больше не было. Который год горят знаки, и никто их не трогает.

Петушиное слово

Кок поставил на стол миску и стал разливать жирный суп по тарелкам…

— Опять говядина… — сказал моторист Вася Грунин и вздохнул так, словно его кто обидел.

— А ты на «Павлова» переходи, — возразил кок, — там на обед курятину дают, а на завтрак глазуньи…

Все, кто был за столом, дружно расхохотались, но тут же занялись супом и до конца обеда никто больше не вспомнил об этой маленькой стычке.

Один я не понял, о чем был разговор, и, когда мы с боцманом вышли покурить на корму, спросил его об этом.

— Ну, посмеялись, — сказал Федор Степанович. — Это ничего. Только смеяться-то мы все мастера, а мозгами пораскинуть — это не каждому дано. Я так думаю, над пароходом тоже смеялись, когда он первый-то раз по реке пошел… А дело тут, если хочешь знать, такое: есть у нас капитан Павлов Илья Парамонович. Человек он затейливый и знания большие имеет. И не так, как иной, — знать-то знает, да при себе держит. Этот что где услышал, что прочитал — сейчас смотрит: к делу как бы применить.

Вот, скажем, баржи. Их сто лет во всем мире за кормой на буксирах водили. А он приспособился носом толкать. Не он первый, конечно, придумал. На других реках тоже пробовали, а у нас тут никто еще такого не применял. Тоже много смеялись тогда. Виданное ли дело: позади воза впрягаться? А дело-то оказалось умное: буксиром ты ее, баржу-то, вперед тянешь, а струей от винта назад отбиваешь. Толкать-то, выходит, выгоднее, экономия большая получается. Теперь все это знают и по всем рекам толкают, а тогда смешно показалось.

Словом, с головой человек. И капитан отличный. Команда души в нем не чает, а вот поди ж ты, по всей реке, как вспомнят Павлова, так и смех. Вроде как анекдот.

Лет этак пять или шесть тому будет — командовал он большим буксиром, вроде нашего. И я боцманом был при нем. Пришли мы в Игарку, плот привели и встали под борт к англичанину. Он прямо с воды грузился. А Илья Парамонович стоял на мостике и наблюдал за погрузкой. И тут — надо же! — строп на весу рассыпался.

Бревна мокрые запрыгали, как лягушки, кто куда. И одно торцом прямо в грудь Илье Парамоновичу и к рубке его придавило. Подбежали мы к нему — поднимать, а он и не дышит. Думали, всё, конец. Но фельдшер послушал, говорит: «Живой». Ну конечно, на катер его — и в больницу. Там доктора́ сперва на месте хотели его ремонтировать, а как просветили, видят: на этот случай тут в Игарке и мастеров таких нет. И то сказать — крепко его приложило: ребра все, как есть, переломаны и внутри что-то там оборвалось. В общем, авария полная.

Ну, сделали, что на первый случай положено, и тут же упаковали его на носилки, снарядили самолет и прямым ходом в Красноярск. Я его сам провожал, и доктор с нами летел и всю дорогу уколы ему делал.

А там его уже ждут, в Красноярске. Сразу на машину — и в больницу. Занесли, а тут и профессор выходит. Посмотрел он на нашего капитана, головой покачал…

— Да… — говорит. И больше ничего не сказал.

Потом еще посмотрел, пощупал, послушал…

— Ну что же, — говорит, — готовьте больного, будем оперировать.

Я сижу жду. Тут и Ольга Сергеевна — супруга его — прибежала. Сидит ни жива ни мертва. Молчит, платочек к глазам прикладывает.

Часа полтора мы так просидели. Тут выходит профессор. Потный весь, руки дрожат.

— Вы супруга? — спрашивает. — Так вот, повезло вашему мужу. Еще бы час промедлить, остались бы вы вдовой. А теперь будет жить и работать будет ваш муж, но только не сразу. Года два ему лечиться. Ему еще три операции сделать нужно, а сразу нельзя. Хоть он у вас и богатырь, а все равно никакой организм не выдержит. И вы приготовьтесь: вам нелегко достанется. Уход за ним нужен будет, как за маленьким, и усиленное питание — куриные бульоны каждый день, яички всмятку, белое мясо… Вот так…

Жили Павловы не больно богато. Из вещей — только что на себе, и на книжке не ах какие тысячи. Племянница у них — вдова с тремя детьми; они ей помогают. Да и так кто попросит, он всегда без отказа дает… Домик, правда, у них на правом берегу возле затона. При домике садик, и там Ольга Сергеевна цветы разводила. Бывало, как в рейс — такие букеты она ему приносила, что весь флот завидовал. А тут, раз такое дело, прикинула — выходит: не до цветов теперь. Мужа на ноги нужно ставить. На неделю, посчитай-ка, — три курочки да яичек две дюжины… Снабжение у нас тогда неважное было. Значит, с базара все это. Так за два-то года все, что есть в доме, — все на базар и перетаскаешь.

Вот она цветы свои совсем оставила, купила инкубаторных цыплят сорок штук, кормов достала. С курами Ольга Сергеевна никогда не занималась — из городских она. Ну, да ведь, может, и лучше, что не занималась. В наше-то время никакое дело не секрет. Женщина она грамотная — в институте английский язык преподает. Взяла в библиотеке книжек по куриному вопросу, обставила все по-научному, и так-то славно дело у нее пошло.

Когда Илья Парамонович первый раз из больницы домой пришел, у нее уже целая птицеферма на дворе.

Очень он слаб был тогда. И одышка, и боли, и ходить сам не мог. Вот она выведет его, на лавочку посадит, зерна ему даст кулечек и уйдет куда по хозяйству: а ты, мол, Илюша, сиди здесь, с курочками занимайся.

Ну он бросит им зерна горсточку: «Цып-цып-цып». Они, понятно, сбегутся, клюют, петушки молодые дерутся… А ему развлечение. И так-то куры привыкли к нему: бывало, он на порог, а они со всего сада к его скамеечке наперегонки.

После второй операции он уже покрепче стал. И ходил, и руками кое-чего мог работать. Другой раз и курятники почистит, и корму птице задаст. За два-то года так к этому