оттого, что столько зеленого было вокруг, вода тоже казалась зеленой.

Потом как-то вдруг, словно тучи набежали, выросли по берегам мрачные коричневые скалы — «щеки». Сошлись, с двух сторон обступили могучую реку, и Енисей заторопился, словно поскорее решил пробежать это невеселое место.

Так узко стало впереди, что двум кораблям уже и не разойтись. И даже немножко страшно показалось: войдем так, с полного хода, а вдруг оттуда, снизу, караван? Что тогда? Ведь течение там сумасшедшее…

Но тут слева на берегу показалась сигнальная мачта. На ней две фигуры висели, качаясь и поворачиваясь на ветру. Сверху — красный конус, под ним — черный цилиндр. Это значило, что путь нам закрыт и нужно ждать.

Теплоход заревел протяжным гудком и, пока еще было место, пошел на разворот. А эхо не повторило гудка, а подхватило его и стало швырять с берега на берег, и он долго еще метался между скалами, почти не утихая, как звук органной трубы.

Должно быть, на этот звук и вышел Василий Васильевич. Вышел, глянул кругом, прошел на корму и вскинул бинокль.

Впереди, как муравьи возле непомерно тяжелой ноши, суетились вокруг огромной, с верхом груженной баржи три крохотных катерочка. Перекликаясь тоненькими голосками, они так и этак подступались к барже. Иногда казалось, что не справиться им, что вот сейчас развернет баржу боком, бросит поперек реки и заклинит, запрет эту узость. Но катерки одолели все же и течение и ветер, поставили баржу как нужно, потом два катерка встали под бортами у баржи, точно под руки взяли ее, а один уперся в корму, и все втроем, весело посвистывая, дружно вывели тяжелое судно из узости.

Мне показалось, что как-то по-особенному бьет вода из-под кормы одного из этих храбрых катерков. Я спросил Василия Васильевича, отчего это так.

— Так ведь это же водомет, — сказал он. — У него ни винта, ни плиц — все равно как реактивный самолет. А тянет хорошо. По мелям лазать — лучше нет судна. И хороший ход развивает.

— А откуда же здесь такие катерки? — спросил я.

— Как — откуда? Наши, красноярские. Здесь придуманы, здесь и построены. А сейчас они по всему Союзу работают, по всем рекам.

Вот с этого и началась наша беседа, только пошла она не по тому фарватеру, в который я думал ее направить. Мне хотелось, как очевидца, допросить Василия Васильевича о прошлом. Все-таки семьдесят с лишним лет человеку. На реке с незапамятных, можно сказать, времен. Амундсена и Нансена знал лично, встречал и провожал их здесь, на Енисее… Есть что вспомнить…

А он все вперед забегал, все больше о том говорил, что здесь будет завтра, через пять лет, через пятьдесят. И говорил-то так, будто ему своими руками строить весь каскад гидростанций на Енисее. Будто ему самому ставить домны; на час сойдет на берег, возьмет электропилу и пойдет валить лес в тайге.

Потом всю дорогу обгоняли мы караваны, проплывали мимо встречных. И если доводилось нам с Василием Васильевичем оказаться рядом, он каждый раз непременно говорил:

— Легковую машину везут. Чуете? Вон зеленая под брезентом. А баржа-то вниз идет, за Полярный круг. Это понимать нужно. Там на моей памяти тундра была непроходимая. А еще десяток лет пройдет — по всему берегу проложим автомагистраль. Вот тогда и приезжайте…

Или так:

— Посмотрите: баржонка с виду невзрачная и груз невзрачный, а ему цены нет — графит! Сейчас вывозить его трудно. Ну, да научимся лет через пяток. Тогда развернем разработки.

Или так еще:

— Видите белую баржу? Это — горе наше, бензинка. Приходится жидкое топливо к нам завозить. Ну, да помяните мое слово, найдут и у нас свою нефть. Край-то ведь еще и не исхожен как следует. Быть этого не может, чтобы в таком краю да нефти не нашли…

Вот так он все время о том говорил, что будет. А я все тянул его в прошлое, к тому, что было. И наконец не выдержал Василий Васильевич.

— Ну было, — сказал он почти сердито. — Мало ли что было. Дело прошлое. А коли вам интересно, я так скажу: при мне за всю навигацию по Енисею меньше грузов перевозили, чем теперь перевозят за сутки. Понятно вам? Вот что было. Так чего же об этом вспоминать?

Он помолчал, улыбнулся и сказал поласковее:

— Вы уж не обижайтесь. Я больше полвека все вперед смотрю. Наше дело такое, капитанская привычка.

Тут по левому борту из-за поворота реки показался встречный буксир с «возом» за кормой.

Василий Васильевич вскинул бинокль, пробежал взглядом по баржам и сказал совсем уже мирно:

— Бывает, конечно, если так-то с возом идешь, другой раз и оглянешься… не без того. Ну, да мы-то, слава богу, «корпусом» идем, без воза…

Пегий

Ночью, часа в два, ко мне в каюту постучал первый штурман.

— Хотите на берег? Сейчас пойдет шлюпка за хлебом, — сказал он.

— Конечно, хочу. Сейчас! — крикнул я, оделся и вышел на палубу.

Шлюпка уже качалась под бортом. Я спустился по трапу, потом и штурман пришел.

— Поехали? — спросил я.

— Сейчас, — сказал штурман, — подождем минутку: тут один пассажир хотел собаку купить.

Скоро и пассажир этот явился. На нем был морской бушлат, морская фуражка, но по тому, как ловко он спрыгнул в шлюпку, и без того можно было узнать в нем моряка.

— Это вы за собакой? — спросил я.

— Я, а что?

— Да ничего…

Мы разговорились. Пока четверо матросов с трудом выгребали против ветра, я узнал, что пассажир этот — рыбак с Диксона, что живет он на берегу, далеко от порта, и зимой, когда стоят льды, только на собаках и добирается до поселка.

— Упряжка у меня добрая, — сказал он, — да вот вожак стар. Хочу сменить. А здесь, говорят, хороши собаки.

Причалили мы неудачно: пришлось прыгать прямо в воду и брести к берегу. А на берегу уже ждали нас чьи-то псы, огромные, мохнатые, с густыми гривами. И морды у них были такие, что мы сразу увидали: эта вот поумнее, эта попроще, эта хитрющая, а эта веселая, но глупая совсем. И немножко боязно стало: вцепится вот такая дурочка, а за ней другие возьмут в клыки.