В мебели, которую мы видели, переходя из комнаты в комнату, преобладали прямые углы, в обивке – черный и серебристый цвета, на полах лежали серые ковры, картины выглядели очень уж модерновыми, будто писали их машины.

Наконец мы вошли в большую комнату, лишенную и мебели, и произведений искусства. Черный гранитный пол, серые стены, боковой свет вроде бы располагали к размышлениям, но у меня вызвали ощущение пустоты. А при склонности человека к депрессии в этом месте она развилась бы у него в мгновение ока.

Словно медитируя или пребывая в полном единении с темнотой, пока мы не разогнали ее, включив свет, посреди комнаты стояла женщина с фотографий, найденных в бумажнике Ваксса.

Выглядела она старше, чем на самом последнем снимке. Как минимум ей было лет семьдесят пять. Она оставалась интересной женщиной, только очень уж исхудала, высокая, похожая на цаплю.

Одетая в хорошо сшитый костюм (длинная черная юбка, серый пиджак, черная блузка, простенькое, но ослепительное брильянтовое колье), она определенно гордилась своей внешностью.

Не будь ее открытые глаза столь наблюдательными, я бы подумал, что она – заботливо сохраненный мумифицированный труп.

– Что вы сделали с моим Ширманом? – спросила она сильным, командным, с четкой дикцией голосом.

– Он спит, прикованный к «Хаммеру», в гараже, – ответил я.

Она переводила взгляд с пистолета на пистолет.

– Вы пришли сюда, чтобы убить меня?

– Мы пришли сюда, чтобы кое-что выяснить, – ответила Пенни. – Вы – миссис Ваксс?

– Ваксс – фамилия, которую я выбрала и сделала своей. Меня не вынудили ее носить. Я никогда не была замужем. Мне не требовался муж, чтобы иметь сына.

Она направилась к нам и чем ближе подходила, тем сильнее нервировала меня. Казалось, скользила, а не шла, словно мы имели дело с механическим роботом, а не с настоящей женщиной.

– Вы – странная женщина, – заметил Майло с детской непосредственностью.

– Что делает в моем доме это грязное животное? – брезгливо спросила миссис Ваксс.

– Лесси – не грязная, – встал на ее защиту Майло. – Она такая же чистая, как вы. И может делать то, что вам не под силу.

Лесси не унизилась до того, чтобы рычать на это пугало, но взирала на хозяйку дома с собачьим презрением.

– Прикуси язык, мальчик. Тебе следовало бы знать, с кем ты говоришь. Мое девичье имя – Зазу Вейн. В справочнике «Кто есть кто» вы найдете большую статью о моем сострадании и милосердии. Но все, что действительно важно, я сделала под именем Зазу Ваксс, и такое не по плечу целой нации таких, как вы.

– И о каких достижениях идет речь? – сухо поинтересовалась Пенни.

– Пятьдесят лет я создаю новую науку – конструирование культуры. Я формировала американскую и, следовательно, мировую культуру, потратив миллиарды долларов на пропагандистские кампании, но также, и это оказалось более эффективным, полагаясь на методы, зачастую используемые в шпионаже и в военных действиях.

– Похоже, что на это у вас уходит много времени, – предположила Пенни.

– Да, я ужасно занята, дорогая моя.

– Ближе лучше не подходить, – предупредил я, когда расстояние между Зазу и нами сократилось до десяти футов.

Она остановилась, но, казалось, вибрировала от распирающей ее энергии и, будь на то желание, преодолела бы эти десять футов одним прыжком.

– Миллиарды долларов, – повторил Майло. – Вы так богаты?

Глянув на него поверх длинного прямого носа, так птица могла бы посмотреть на жучка перед тем, как его съесть, Зазу Ваксс ответила:

– Я распоряжаюсь неограниченными ресурсами федерального казначейства.

– Звучит неплохо.

– И в отличие от глупых и пассивных разведывательных ведомств все эти годы наш бюджет никем и никогда не контролировался.

Она явно гордилась как собой, так и своими достижениями. Но я понимал, что она никогда не стала бы нам всего этого говорить, если бы не ее полная уверенность в том, что из этого дома нам живыми не выйти.

Свет вспыхнул в дальней стене этой камеры медитации, и через открывшуюся дверь в нее вошел монстр-из-«Мазерати». Нашего присутствия он не замечал, что-то бормотал себе под нос, его большие руки болтались из стороны в сторону. Ростом и фигурой он напоминал Ширмана Ваксса, но шел, волоча ноги, и я заметил, что он – горбун.

И вот, без дождя, который мешал мне разглядеть его при нашей первой встрече, я подумал, что он не столь страшен, как жалок. Наконец-то до моих ушей донеслось его бормотание, открыв испуганную душу:

– Не трогай, не трогай красивые вещи, ты их разобьешь, глупый мальчишка, неуклюжий мальчишка, не трогай красивые вещи.

– Ну! – резко бросила Зазу.

Горбун остановился, поднял голову, на жутком лице отразился страх, глаза потемнели от ужаса.

– Что ты разбил теперь? – спросила она.

Его губы шевелились, но ни одного слова с них не слетало. Наконец он смог оторвать взгляд от женщины и заметил нас.

– Зазу, им тут не место, не место, не место, – он начал заламывать руки. – Что случилось? Что не так?

Я узнал грубый голос жестокого убийцы, который перерезал горло Джону Клитрау, а по телефону назвал себя братом всего человечества.

С одной стороны, ему нравилось насилие, с другой – он, несомненно, был очень одинок, ни к кому не мог обратиться ни за советом, ни за теплым словом, что порождало неуверенность в себе и слабоволие.

– Им тут не место. У нас беда, у нас беда.

– Заткнись, или я тебя заткну! – смущенно фыркнула Зазу.

И ее смущение могло означать, что она сама удивлена нашим появлением ничуть не меньше горбуна, пусть и изо всех сил пытается это скрыть. А если мы, действительно, удивили ее, значит, она не контролирует ситуацию, пусть и хотела нас в этом убедить.

– Они заявляют, что твой отец скован и лежит в «Хаммере», который находится в гараже.

Мы с Пенни переглянулись.

– Отец? – вырвалось у нас одновременно.

– Они говорят, что он жив, – продолжила Зазу. – Возможно, лгут и в одном, и в другом, – она повернулась к нам. – У вас оружие. Вот я и должна спросить – может он сходить в гараж, чтобы удостовериться, что вы говорите правду, прежде чем мы обсудим ваши требования?

Без ключа к замкам на освобождение Ширмана ушло бы полчаса, и это при наличии соответствующих инструментов.

– Я хочу, чтобы он вернулся через две минуты, – ответил я, – или мне придется застрелить вас.

Зазу не понравились такие тикающие часы, возможно, потому, что горбуну она не доверяла, но она поняла, что лучших условий ей не выторговать.

От ее взгляда, брошенного на горбуна, тот сжался. Плечи еще больше поникли, он опустил голову, кротко глядя на нее из-под тяжелых надбровных дуг.