– Ну что там? – не выдержал я затянувшегося молчания.

– Полежи спокойно и помолчи, – ответила Леся. – От разговора активность участков мозга меняется. Подумай о чем-нибудь приятном.

– Тогда о тебе, – улыбнулся я.

– Ты становишься эротоманом, – пошутила она.

Сканеры томографа мерно урчали. Я ожидал какого-нибудь покалывания или почесывания в голове, но не ощущал вообще ничего. Только мурашки бегали по голому телу от холода. Время шло, Леська молчала.

– Ну что там? – не выдержал я.

Подкова томографа перестала жужжать и поднялась вверх. Я увидел Леську – на ней лица не было. У меня сердце ёкнуло, словно под ногами земля разверзлась.

– Что такое? – прошептал я.

– Ты совершенно здоров, – ответила она жутковатым голосом. – Только…

– Что только?

– У тебя под черепом… нейрочип.

Наверное, если бы «Рапид» на полном ходу сделал оверкиль, это произвело бы на меня меньшее впечатление.

– Ты шутишь? – прошептал я непослушными губами.

– К сожалению, нет. Вот, посмотри.

Она подвела меня к монитору и показала мой собственный мозг в разрезе. Разные участки компьютером были выкрашены в разные цвета. В одном месте пылала яркая бусинка.

– Это? – я показал пальцем.

– Нет, – отмахнулась Леся. – Это центр сексуального возбуждения. Ты, наверное, слишком всерьез обо мне задумался. Вот сюда посмотри.

Она ткнула пальцем в темную область, похожую на очень правильную четырехлучевую звезду. Но если присмотреться, лучей было значительно больше, только маленьких.

– Это нейрочип, – уверенно заявила Леся. – Фрагмент биотеха.

– Быть не может! – помотал я головой, – Откуда ему там взяться?

И тут же прикусил язык – ему было откуда взяться. Но это означало, что Жаб жив, – в этом теперь не было ни малейших сомнений. Это ведь вполне в его стиле – подкупить хирурга, делавшего мне операцию после баротравмы. Подкупить, выдать нейрочип и попросить вживить мне в мозг. Для него это просто. Проще, чем некоторым поссать за борт. А возможность была. Жаб старался никогда не упускать никаких возможностей. Только непонятно, зачем мне нейрочип вставлять в голову.

– Точно такой, как у Тошки, – негромко сказала Леся.

Я не знал, что у нее творится в душе, но чувствовала она себя неважно.

– Его можно извлечь? – спросил я.

– Да, без особого труда. Но только оперативным путем. В госпитале.

Этот вариант меня в данный момент никак не устраивал.

– Это Жаб, – сообщил я на всякий случай. – Кроме него, никто не мог это сделать.

– Во время операции?

– Да. В умении подкупать людей ему не откажешь. Получается, что он может видеть моими глазами?

– Да. А во сне транслировать образы с компьютера тебе в мозг.

– Значит, эти кошмары…

– Почти наверняка генерирует Жаб, – закончила за меня Леся. – Я его, если увижу, убью не задумываясь.

– Ты же была против насилия!

– Можешь подать на меня в суд.

На самом деле я прекрасно ее понимал. У меня тоже были поводы ненавидеть Жаба, но то дела давно минувших дней, и они как-то стерлись из памяти. Я размяк, я уже готов был поверить, что Жаб не маньяк. что он спас меня и Лесю от верной ракетной атаки, И тут снова.

– Вот откуда он узнал о том, что ты идешь на «Рифе»! – воскликнул я. – Он постоянно смотрит моими глазами, барракуда его дери! И про банку с глубиной в тридцать метров он тоже узнал от меня! И о твоих планах…

– Получается, он спас нам жизнь, – сказала Леся без всяких эмоций. – Это дьявол, а не человек. Я готова его убить, но в то же время знаю, что не сделаю этого.

– Так было со всеми, – вспомнил я. – Из-за Жаба Викинг попал в тюрьму. И готов был убить взводного, но, едва встретился с ним, отказался от этого намерения.

– Почему?

– Жаб предложил ему поохотиться. Других шансов у Викинга не было. Та же история и с Рипли. Сначала Жаб загнал ее на камбуз кухаркой, а затем вызволил оттуда. Рипли далеко не дура, но и она готова была подчиняться ему, как собака, Ты права, он страшный человек. Я был уверен, что победил его, а оказывается, он в это время приказал вшить мне нейрочип в голову. Уму непостижимо! Получается, что во сне он давал мне инструкции, как легче пройти защитную зону Поганки. Именно во сне я узнал об особенностях торпед «тридцаток», с которыми раньше не сталкивался. И еще много чего… Про заход с левой циркуляцией, например. Вот барракуда! Я же говорю, он умеет предвидеть события на десятки ходов вперед. Весь год он меня доучивал! Весь год, Леся! Почти каждую ночь он транслировал мне в мозг уроки по подводной охоте…

– Успокойся.

– Да уж… Самое время быть спокойным, как слон. Самое время. Мы с тобой любили друг друга, а он смотрел это как порнофильм на мониторе? Весело…

– Я не стеснительная.

– Очень рад. А мне каково? У меня не бывает приступов эксгибиционизма. Эй, Жаб! – я не выдержал и выкрикнул то, что думал: – Ты псих и проклятый ублюдок! В тебе нет ничего человеческого! Я тебя ненавижу, Жаб, даже с учетом того, что ты спас нас от смерти! Ты слышишь?

– Он не может ответить, – вздохнула Леся. – Только когда уснешь. В активный мозг нельзя передавать образы, тем более речевые.

– Спасибо за консультацию, – я уселся на кушетку и попробовал успокоиться. – Никто еще так плотно не вмешивался в мою личную жизнь. Нет, это же надо! Использовать меня для…

Я не знал, для чего он меня использовал. Или знал? Мне было противно от самого факта случившегося, но чем больше я психовал, чем больше распалял себя, тем яснее мне становилось, что Жаб снова, как всегда, прав. Что у него попросту не было выхода, как и у меня сейчас. Он переступил черту, границу, о которой говорил Долговязый, но и мне ее в скором времени придется переступить. Он знал, что, кроме меня никто не сможет приручить Поганку. Сам он не смог, а она меня к себе подпускала. У меня было огниво, как в сказке Андерсена. Я единственный мог повелевать самой большой собакой на свете. Или я сам огниво? Я огниво в руках Жаба. Да, точно, именно так. Он – укротитель чудовища. А я… Просто подвернувшийся под руку инструмент для этого. И даже если мне удастся спасти человечество, моей заслуги в этом не будет.

– Если придется нырять, то тебе пригодятся ночные уроки Жаба, – сказала Леся.

– Я знаю.

– Чем-то всегда приходится жертвовать. И знаешь, мне в голову пришла забавная мысль. Человека используют только тогда, когда он чего-то стоит. Была бы тебе грош цена, Жаб нашел бы кого-то другого.

– Но его-то никто не использует!

– Ты уверен? – спросила Леся.