Возможно, поэтому мало известен в наших широтах.

— Опыт Торричелли все знают, — возразил Менделеев.

— За два века слава дошла.

— Вам известен опыт Торричелли?

— Конечно, ртутный барометр.

— Похвально. Но пока я бы не рекомендовал вам это публиковать.

— А если поставить эксперимент по проверке гипотезы? Атомные массы основных газов известны?

— Массы?

— Веса.

— Разумеется: водород, кислород, азот, хлор.

— С хлором бы я не связывался, — заметил Саша.

— Это не так уж опасно.

— Как знаете, но я бы предпочел живого Менделеева в российской академии наук.

— Вы мне льстите.

— Зависит от вас. Газы взвешивать мы умеем?

— Конечно.

— Тогда в чём проблема? Вес газа делим на атомный вес и получаем число частиц. С давлением и объёмом проблем, видимо, ещё меньше.

— Проблема в том, что в лаборатории профессора Бунзена в Гейдельберге я планирую заниматься капиллярными явлениями.

— А газы его совсем не интересуют?

— Интересуют, — обнадёжил Дмитрий Иванович. — Растворимость газов в зависимости от давления.

— Я думаю, что константу, которая в моём выводе, вполне возможно посчитать, и тогда это будет открытие мирового уровня. Как начет совместной публикации? Если конечно гипотеза подтвердится.

— Хорошо, если будет время. А где вы читали про Авогадро, Александр Александрович?

— Честно говоря, я видел его закон во сне, но мои сны обычно сбываются.

— Наслышан, — сказал Менделеев.

— Может и Авогадро найдётся? Сообщество ученых ведь довольно тесное, может слышал кто-нибудь? Он, кажется, из Турина.

— Поспрашиваю, — пообещал Менделеев. — Теперь о ваших вопросах.

— На один вы уже ответили. То есть в настоящее время считается, что воздух состоит из кислорода и азота?

— Да. Вы видели во сне ещё что-то?

— Видел, не смейтесь, — улыбнулся Саша. — Тяжёлый газ, который светиться красивым фиолетовым светом, если пропустить через него электрический ток. И лёгкий газ, который светится красным.

— Любопытно, — проговорил Дмитрий Иванович.

— И оба газа не окисляются. И вообще ни с чем не реагируют, кроме фтора. Фтор известен?

— Да, но не в свободном виде. Только в составе других веществ. Например, плавиковой кислоты.

— Только не связывайтесь с фтором, Дмитрий Иванович, — предостерёг Саша. — Это ещё хуже, чем хлор.

— А вам не приснилось, как получать эти чудесные вещества?

— Они испаряются неодновременно.

— То есть это не постоянные газы? — спросил Менделеев.

— Постоянные газы?

— Когда Фарадей ставил эксперименты по сжижению газов, он обнаружил, что некоторые из них не удаётся перевести в жидкости ни при каких давлениях. Их всего шесть. Это кислород, азот, водород, диоксид азота, угарный газ и метан.

— Чертовски интересно! — воскликнул Саша. — А при какой температуре их сжижали?

— До минус ста десяти по Цельсию.

Саша быстренько в уме пересчитал в Кельвины. Ну, да! 163 К.

— Слабенько, — вздохнул он. — Значит, жидкий воздух получить не удалось?

— Нет. Видимо, это невозможно, — улыбнулся Менделеев.

— Мне очень нравится слово «видимо», — заметил Саша. — Кто-то в этом сомневался?

— Фарадей. Но эксперименты доказали обратное.

— Ничего они не доказали. Просто минус сто десять — это очень высокая температура.

— Вам не приснилось, как достичь более низкой?

— А как это делал Фарадей?

— С помощью изогнутой трубки. Один конец содержал вещество, которое выделяло газ при нагревании: под ним зажигали горелку. А второй конец погружали в холодную воду, в лёд, сухой лёд или охлаждающую смесь на основе сухого льда. Тогда в холодной части трубки появлялись капельки жидкого газа.

— Понятно, конденсация. А как получали сухой лёд?

— Сначала точно также получают жидкий углекислый газ, потом часть его испаряется, а часть замерзает.

— Понятно. Охлаждение из-за затрат энергии на испарение. И всё?

— Охлаждение газов при расширении. В Америке был эксперимент, когда получили искусственный лёд при расширении аммиака.

— Давно?

— Лет десять назад.

«И почему до сих пор нет холодильника?» — подумал Саша.

— Мне кажется, это и есть самый перспективный метод, — вслух сказал он.

— Метод Фарадея позволяет получить более низкие температуры.

— Недостаточно низкие. Эти газы мне нужны для реализации одной идеи.

— Красных и фиолетовых уличных фонарей?

— Скорее иллюминации. Но это не главное. Впрочем, мне пока и азота хватит, если вам недосуг проверять мои сны. Это, кстати, весьма перспективное занятие. Академик Якоби проверил и не пожалел. Я его попрошу вам написать, если позволите.

— Я слышал про телефон.

— Ну, ещё бы! Он даже не засекречен.

— Кроме телефона есть что-то ещё?

— Государственная тайна, — усмехнулся Саша. — Хотя, думаю, нам боком выйдет эта государственная тайна. А инертные газы — очень полезная штука.

— Инертные, потому что ни с чем не реагируют?

— Да.

— Это план исследований лет на десять. Честно говоря, не люблю заниматься одним и тем же так долго.

— А вольфрам?

— Хорошо, перейдём к вашему вопросу про вольфрам. Да, такой металл известен. Но не технология получения тонких нитей. Насколько тонкой должна быть нить?

— Доли миллиметра.

Менделеев только покачал головой.

— Жаль, — сказал Саша.

— Александр Александрович, а зачем?

— Очень просто. Чем тоньше нить — тем больше электрическое сопротивление металла. А чем больше сопротивление — тем больше выделяется тепла и тем выше температура. Закон Джоуля-Ленца. Раскаленный металл светится. А так как это тугоплавкий вольфрам, то не плавится, а остаётся твёрдым.

— И сгорает в воздухе, — продолжил Менделеев.

— В кислороде, — уточнил Саша.

— Поэтому нужны ваши инертные газы.

— Или, в крайнем случае, азот.

— А почему не вакуум?

— Нить слишком быстро испарится.

— Я попробую найти газы, — пообещал Дмитрий Иванович.

— Поспрашивайте, может быть, кто-то возьмется за вольфрам.

В апреле Менделеев уехал в Гейдельберг, а императорская семья — в Царское село.

Снег на дорожках уже растаял, и можно было расчехлять велосипеды. Только под деревьями еще лежал его толстый почерневший слой, и на Царскосельском пруду истончился, но еще не растаял залитый талой водой лёд.

До середины месяца Саша получил три письма, каждое из которых было по-своему интересно. Во-первых, из Гейдельберга писал Менделеев и радостно сообщал, что Бунзен согласился заняться проверкой «гипотезы Авогадро», так что будущий автор знаменитой таблицы решил временно