писать, а снег все лежал какой-то ненастоящий. Легкомысленный, не обещающий ни смертей, ни голода. Такой же, как всегда. Он укрыл город за два часа, а Калаутов уже потратил четыре. Для того чтобы написать «Мельницу», ему придется потратить восемьсот лет.

Верка встала, качнувшись, и Калаутов, сминающий снег, чтобы снова заставить его падать, наконец, поднял глаза от машинки.

– Ты куда?

– Мне надо домой.

– Ты неважно выглядишь. Осталась бы?

– Мне надо, Боря.

Потом он жалел, что не задержал ее, но в тот момент умершие небеса набухли новым снегом, ему очень хотелось, чтобы он все-таки упал на пустой лист – и Калаутов лишь пробормотал: «Вызови такси. Я вечером позвоню».

Вечером ему позвонила Веркина дочь. Рыдая, она сказала, что у матери инфаркт и она в реанимации. Туда не пускают, сказала дочь, но он все-таки поехал.

Действительно, его не пустили, и пришлось пару часов простоять под окнами. Возвращаться в пустой дом Калаутову не хотелось. Он стоял и беззвучно ругал себя самыми страшными словами. Ради снега, который растаял семьдесят лет назад, он отпустил женщину с начинающимся инфарктом. Не зря нас ненавидят, интеллигентов… Потом он стал сердиться на себя уже по другому поводу: ведь прожил жизнь без привязанностей, так хорошо. Так правильно. И вот на старости лет попался. И теперь кажется, что последние два месяца, проведенные с Веркой, были самым ярким временем жизни. Да разве может быть такое?

Не может, подумал он.

У меня была очень интересная жизнь, я знал самых известных писателей своего времени. Я вел такие разговоры, такие разговоры, про это, как его…

Вернулся в Переделкино он уже к трем ночи.

И до рассвета сидел на террасе, разбирал бумаги.

35

Из редакции Владимир Корнеев вышел, насвистывая.

Жестокая пощечина, которой эта глупая женщина даже и не заслуживала, довела его до нужного куража. С утра он испугался собственной вялости – это обычно означало, что день пойдет вкривь и вкось. Но к обеду то ли кофе подействовал, то ли адреналин все-таки вытолкнул вату из надпочечников – по венам потекло горячее.

Пока ехал, несколько раз позвонил жене. Она сидела с грудным сыном, настроение у нее было плаксивое. Не выспалась, устала, ему было ее очень жаль. Жена Корнеева была хорошая женщина, они жили вместе уже двадцать лет, а он любил ее, как в первый день. Даже ее истерики любил.

Больше всего на свете Владимиру нравилось быть дома. Но ведь нужны деньги. На няню, чтобы жена не плакала, на дом, чтобы у каждого сына была своя комната, на сад, на баню, на бильярдную, на университет, на море – много денег. Поэтому он выходил из дома в ненавистный мир.

Поэтому и сегодня вышел.

Александр Мостовой открыл ему сам.

Это была одна из его многочисленных квартир. Четырехкомнатная на Садовом кольце. Она занимала башенку на крыше дома и имела собственный лифт. Необычная квартира, круглая. Комнаты и кухня были как бы дольками пирога с окном в широкой части.

Дорогая мебель, много антиквариата, но, как всегда у Мостового, грязно. Что за человек такой неаккуратный? Волосы засаленные, перхоть.

Он встретил Владимира практически голым. На нем были только растянутые трусы «Дольче и Габбана», а когда он повернулся спиной, на трусах обнаружилась дырка. В самом центре зада.

– У вас дырка на жопе, – сказал Корнеев.

– Говно качество, – скривился Мостовой. – А еще фирма.

Они прошли в одну из долек пирога – ту, что выходила на угол Садового и проспекта. В самую шумную комнату. Она была почти пустой, только стояли два кресла из карельской березы, такой же столик, да висели по стенам картины в огромных золотых рамах. В основном, пейзажи. Еще был столик в углу – с инкрустациями и золотыми виньетками. На нем стояла маленькая скульптурка бурятского шамана с луком. На скульптурку падал свет из голого окна, и она сияла золотым светом так, что Корнеев не удержался: подошел, чтобы разглядеть.

Бурятский шаман с луком и правда был золотой. А его лук, его сумка для стрел, да и стрелы – все это было отделано разноцветными камнями. Тонкая работа. Каждый миллиметр сияет.

– Камни настоящие? – спросил Корнеев.

– Это Даши Намдаков, – брезгливо сказал Мостовой и пинком поправил вытертый шелковый ковер, такой засаленный, словно его топтали со времен Александра Македонского. – Любимый скульптор Путина. И ювелир тоже. Конечно, камни настоящие.

– Бурят? – довольный своей проницательностью, спросил Корнеев.

Мостовой не ответил. Он почесал задницу в районе дырки и уселся в кресло.

Еще немного полюбовавшись на шамана, Корнеев сел напротив.

Александр Мостовой выглядел неважно. Видимо, он сильно пил накануне, как обычно, привел пару девок, все это уже трудно было переносить в его возрасте. Но этот человек не знал удержу в развлечениях. По крайней мере, такая была информация у Корнеева.

Корнеев смотрел очень внимательно.

Сквозь пыльные бугры, обложившие щеки и глаза, проступала минувшая красота. Когда-то этот человек был красавцем. Надменные скулы, серые глаза, волосы волной ото лба. Неужели он раньше брил голову?

Корнеев поразмышлял немного.

Это был тонкий момент: он не знал ни одного человека, кто бы брил голову, имея такую шевелюру.

Еще у Мостового была латиноамериканская бородка с усиками. Это тоже новшество, судя по всему. Раньше так не носили.

Мостовой скривился, словно у него заболел зуб. Это еще больше усилило выражение брезгливой усталости, видимо, не сходящей с его лица никогда.

– Слушайте, – разлепил он губы. – Давайте побыстрее. Я сюда приехал, кстати, мне здесь неудобно. Зачем вам именно здесь приспичило встречаться?

– Я потом объясню, – сказал Корнеев.

– Знаете, еще при советской власти меня пытались завербовать ваши коллеги… Чтобы я стучал… Но они приглашали к себе, у них были явочные комнаты… У вас тоже есть явочные комнаты?

– А как же.

– Шлюх туда таскаете?

– Как можно? Осведомителей.

– Для такой ерунды занимаете ценную жилплощадь?

– Почему ерунды? Вовсе не ерунды. Иногда надо организовать слежку.

– За шпионами?

– И за шпионами. Вы думаете, шпионы не существуют на самом деле?

– И что же? Вы в окно за ними следите, что ли?

– И в окно. И за стенкой слушаем.

– Фу! Какая все-таки грязная профессия!

Корнеев поиграл желваками.

– М-да… – Мостовой помолчал, потом вздохнул. – Я два часа стоял в пробке на Рублевке. Невозможно стало ездить. Невозможно! Но я приехал. Пошел к вам навстречу. Давайте начинайте. Что вы там принесли в своем дешевом портфеле?

У Корнеева дернулся глаз, но он ничего не сказал. Наклонился над портфелем, вытащил оттуда пластиковую