Он опустил Джека на пол – мальчуган бросился вверх по лестнице за своими родными.

– Он подарил мне льва! – кричал Джек.

– Выйди, пожалуйста, со мной в сад, Элайза.

Элайза отправилась бы с ним и в аид, если бы он попросил, но голос никак не желал ей повиноваться. И она молча пошла следом за Филиппом.

Выйдя из дома, они остановились и, моргая, любовались всем, что она знала и любила, залитым солнечным светом. А затем некоторое время просто молча смотрели друг на друга.

– Мне нравится твоя лента, – наконец сказал Филипп. – Она новая?

По лицу Элайзы пробежала легкая улыбка.

– Ты об этом хотел поговорить? – спросила она.

Ла Вей не засмеялся. Он по-прежнему смотрел на нее с таким видом, словно нашел то, что искал всю жизнь.

– Мне кажется, твой смех – мой самый любимый на свете звук.

О! Эти слова сразу проникли прямо в ее сердце. У Филиппа был абсолютно серьезный вид, когда он произносил их.

– Звук твоего смеха и твой тихий вскрик, который ты издала, когда я впервые поцеловал тебя. И еще тот звук, который вырывается, когда ты…

– Филипп, ты зачем приехал сюда? – перебила его Элайза. Все ее тело пылало от того особого, лихорадочного жара, который мгновенно охватывал ее, когда Ла Вей оказывался рядом. Ее сердце неистово билось о грудную клетку.

– Моя сестра приехала в Пеннироял-Грин, – сообщил Филипп.

– Неужели? – с восторгом переспросила Элайза.

– С вашей стороны было большим риском так поступать с моим письмом, миссис Фонтейн. Впрочем, оказалось, что вы всегда знали меня лучше, чем я сам себя знаю.

Она молчала.

Он тоже.

– Ты приехал сюда, чтобы сказать мне это, Филипп?

– Нет.

– Чтобы пожаловаться на свою сестру?

– Нет.

Элайза все еще не могла заставить ла Вея улыбнуться – он весь был натянут, как тетива.

Если Филипп и дальше будет оставаться таким неподвижным, то вскоре пустит корни и птицы рассядутся на его плечах.

Глубоко вздохнув, он сунул руки в карманы:

– Я здесь, потому что есть жизнь и есть смерть, но без тебя мне все едино, Элайза.

О! Элайза слегка тряхнула головой, потому что ее глаза начали наполнятся слезами.

– Я думал, что мне нужно вернуть все, что у меня было когда-то… Считал, что должен для своей семьи сохранить все так, как было. Но единственным, что придало этим местам значение, оказалась любовь. Мою семью разбросало: многие умерли, другие уехали куда-то, чтобы начать новую жизнь. Все воспоминания, которые я хотел бы сохранить, связаны с любовью. А дом, Элайза, там, где есть любовь. – Быстро подступив к ней, Филипп опустил глаза. – А моя любовь – это ты.

Его фигура перед ее глазами стала расплываться. Элайза смахнула с ресниц слезы. Ветер набросился на ее волосы и весело растрепал их. Она растеряла почти все свои шпильки, потому что не хотела пропустить ни мгновения, когда он смотрел на нее с таким выражением.

– Я люблю тебя, Элайза. Ты даже это узнала раньше, чем я, – сказал Ла Вей, по-прежнему не улыбаясь.

Совсем небольшое расстояние, разделяющее их, стало казаться невыносимым.

Но Элайза должна узнать еще кое-что, прежде чем Ла Вей преодолеет его.

– А как же Александра? – спросила она.

– Она будет процветать где угодно и с кем ей будет угодно. – Филипп отмахнулся от разговора об Александре, словно та была тучей над миром Элайзы. – Но не со мной. Я сказал ей о своих чувствах к тебе. Я даже поблагодарил ее за то, что именно она привела тебя в мою жизнь, потому что теперь я знаю, что произошло.

Элайза не промолвила ни слова. Счастье лишило ее дара речи. Несколько мгновений ей хотелось, чтобы ощущение того, что она соткана из света и мира, длилось вечно.

– Мы можем создать собственную историю, наш дом, свою династию, если… – Его голос стал хриплым, а потом и вовсе почти затих. – Если ты меня любишь.

Элайзе не хотелось мучить его, но ее голос все никак не мог вырваться из груди, настолько она оцепенела от счастья.

– Я тебя люблю. – Элайза наконец произнесла так нужные ему слова, и они показались ей совсем обыденными, хотя должны были бы прозвучать в сопровождении небесных труб.

Ла Вей вздохнул с видом человека, которого только что выпустили из запертого на замок ящика, и закрыл глаза.

В несколько мгновений он преодолел остававшееся между ними расстояние – Элайза оказалась в его объятиях, как будто никогда и не покидала их.

Шепча ей на ухо что-то по-французски – это была какая-то ерунда, какие-то нежности, – Ла Вей смахнул ее слезы. И тогда она увидела его лицо и навсегда запомнила, как он выглядел в то мгновение, когда она сказала ему о своей любви.

Потом Филипп посмотрел ей в глаза:

– И ты станешь моей женой?

– И я стану твоей женой.

– Ты уверена в этом, ma cherie?

– О да! Ты же знаешь, я – игрок.

– Ну что ж, и я научился играть в долгую игру.

– Вот и отлично! Если мы будем играть вместе, то всегда будем выигрывать.

И тогда Ла Вей поцеловал Элайзу – сначала робко, словно он целовал ее в первый раз. Потом поцелуй стал таким жадным и страстным, что даже птицы на ветках деревьев покраснели, как будто рядом вспыхнул пожар.

Конечно, и ее родители, и Джек наблюдали за ними из окон верхнего этажа.

– Она пошла в тебя, – сказал отец Элайзы ее матери, когда та промокнула глаза носовым платком, а та в ответ только легонько толкнула его локтем в бок.

Преподобный Силвейн обвенчал Филиппа и Элайзу в церкви Пеннироял-Грина. На церемонии присутствовали очень удивленные, но настроенные сентиментально граф и графиня Ардмей, а также заливавшиеся счастливыми слезами члены семей Фонтейнов и ла Веев и слуги.

После того как новобрачные вышли из церкви под радостные крики зевак, Филипп и Джек забрались на колокольню.

Филипп приподнял Джека, и они заставили колокол звенеть так радостно и громко, что этот звон был слышен в каждом уголке Суссекса.

После венчания на большом празднестве в холле кто-то заметил, что Шеймус Дагган был чуть более задумчив, чем обычно, и что его скрипка звучала чуть более печально, когда он исполнял «Суссекский вальс».

В Лондоне Лайон Редмонд, также известный как мистер Хардести, успешный торговец, готовился подняться на борт корабля, когда человек в полуночно-синей ливрее с серебряной оторочкой подошел к сходням.

Все стоявшие вокруг капитана схватились за шпаги и пистолеты, и лакей, к своему удивлению, оказался в кругу агрессивно настроенных людей с сердитыми лицами.