в исполнение наставления, несомненно, данные ей ее матерью, ландграфиней. Общество ее, по-видимому, составляет единственное отдохновение великого князя; он не видит никого, кроме молодого гр. Разумовского».

И вот теперь, в апреле 1776 г., почти сразу после смерти великой княгини, Екатерина предъявила своему сыну найденные ею в бумагах покойной неопровержимые доказательства, компрометировавшие поведение его супруги и Разумовского.

Один из приближенных Екатерины, А.М. Тургенев, рассказывает: «Открытие это произвело в великом князе то, что производит кризис в горячке. Он вспыхнул как порох — взрыв произвел на него благотворное действие, не причинив никому вреда…», но биографы Павла с этим не согласны, они считают, что вред все же был нанесен.

«Русский биографический словарь» отмечает: «Кончина великой княгини произвела сильную перемену в Павле Петровиче: из кроткого, веселого и словоохотливого он сделался сумрачным, природные недоверчивость и подозрительность, сгладившиеся одно время под влиянием дружбы к графу Разумовскому, не только вернулись, но дошли до крайности; мало-помалу цесаревич превратился в того причудливого человека, каким его знали впоследствии, при восшествии на престол Императрицы Екатерины».

Неудивительно, что Павел быстро разучился доверять людям. 26 апреля 1776 г. состоялось погребение Натальи Алексеевны в Александро-Невской лавре; Екатерина присутствовала на нем, а Павел Петрович остался в Царском Селе. На следующий день Екатерина через фельдмаршала князя Голицына объявила графу Разумовскому повеление ехать в Ревель. В июне того же года ему разрешили уехать к отцу в Батурин, а в январе 1777 г. он назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Неаполь. Позже он сделал неплохую карьеру дипломата и… любовника высокопоставленных особ. Тем не менее именно благодаря ему русский флот получил стоянку в Сицилии, что связало Россию со Средиземным морем, а позже, живя в Вене, покровительствовал Гайдну, Моцарту и молодому Бетховену.

Жизнь его сложилась благополучно, а вот Павлу пришлось долго оправляться от этого двойного предательства. Теперь он мог не только называть себя «русским Гамлетом» (чего, разумеется, никогда не делал), но и повторить слова из 42 сонета Шекспира:

Не в том беда, что друг сошелся с милой,

А друга жаль, что был дороже всех.

Утрата друга жжет с особой силой,

Но я обоим вам прощаю грех.

«Я начала с того, — пишет императрица, — что предложила путешествия, перемену мест, а потом сказала: мертвых не воскресить, надо думать о живых. Разве оттого, что воображали себя счастливым, но потеряли эту уверенность, следует отчаиваться в возможности снова возвратить ее? И так, станем искать эту другую.

— Но кого?

— О, у меня есть в кармане!.. Да, да, и еще какая прелесть!

И вот любопытство сразу возбуждено.

— Кто она, какова она? брюнетка, блондинка, маленькая, большая?

— Кроткая, хорошенькая, прелестная, одним словом, сокровище, сокровище приносит с собою радость.

Это вызывает улыбку; слово за слово, призывается третье лицо, некий путешественник, столь проворный, что за ним никто не угоняется, прибывший недавно, как раз для того, чтобы утешать и развлекать; и вот он делается посредником, начинает переговоры; курьер послан, курьер возвращается, устраивается путешествие, приготовляется свидание, и все это совершается с неслыханною быстротою. И вот удрученные сердца успокаиваются; грусть еще не отходит, но неизбежно рассеивается приготовлениями к путешествию, которое необходимо для здоровья и для развлечения.

— Дайте нам пока портрет, в этом нет беды.

Портрет? Мало таких, которые нравятся, живопись не производит впечатления. — Первый курьер привозит портрет. На что он? Портрет может произвести неблагоприятное впечатление. Пусть он лучше остается в своем ящике.

И вот портрет целую неделю лежит завернутый там, где его положили, когда он был привезен, на моем столе, возле моей чернильницы.

— Что же, он красив?

— Смотря по вкусу; моему вкусу он вполне удовлетворяет.

Однако на него посмотрели, немедленно положили в карман и снова на него посмотрели. Наконец, он наполнял собою и ускорял приготовления к путешествию, и вот они в дороге… Я не знаю, но с 1767 года я всегда чувствовала преобладающее влечение к этой девице; рассудок, который, как вы знаете, часто вводит в заблуждение инстинкт, заставил меня предпочесть другую, потому что большая молодость не дозволяла устроить дело тотчас, и вот именно в то время, когда казалось, что я потеряла ее навсегда, самое несчастное событие возвращает меня к предмету моей страсти. Что же это такое? Вы станете рассуждать по-своему, вы будете приписывать это случаю; совсем нет: я энтузиастка и не довольствуюсь этим: мне необходимо нечто более необъятное».

Мария Федоровна

Итак, Екатерина сумела «поставить на своем». Павел отправился в Берлин и посватался к Софии Доротее, которая после принятия православия стала великой княгиней Марией Федоровной. Из Берлина он пишет матери: «Я нашел невесту свою такову, какову только желать мысленно себе мог: не дурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что есть ли она сделала действо в сердце моем, то не без чувства и она с своей стороны осталась. Сколь счастлив я, всемилостивейшая государыня, есть ли, вами будучи руководим, заслужу выбором своим еще более милость вашу».

Но прежде чем заключили этот брак, Павел написал своей невесте длинное письмо, перечисляя те правила, которым она должна будет следовать при Русском дворе.

Инструкция включала в себя четырнадцать пунктов. Два последних Павел считал особенно важными, а именно: «Тринадцатый. Никогда не вмешиваться ни в какое дело, непосредственно ее не касающееся, тем более в какие-либо интриги или пересуды. Четырнадцатый. Не принимать ни от кого, кроме лиц специально для того приставленных, а тем более от прислуги, никаких, хотя бы самых пустяшных, советов или указаний, не сказав о том хоть чего-либо мне».

Возможно, появление этого пункта связано с тем, что в бумагах покойной великой княгини Натальи Алексеевны нашли политические проекты графа Андрея Кирилловича Разумовского. Также обнаружились сношения великой княгини с французским посольством и нашлись указания на заем денег для великой княгини (воспоминания о том, как она сама когда-то страдала от скупости Елизаветы, не помешали Екатерине держать невестку и сына в ежовых рукавицах). Екатерина могла выставить Вильгельмину не только изменницей, но и предательницей.

Теперь Павел опасался, что слишком самостоятельная жена может подвести его и навлечь на них гнев матери, и старался обезопасить себя от повторения этого.

В третьем пункте Павел касался собственных отношений с супругой. Он начинался такими грустными словами: «Я не буду говорить ни о любви, ни о привязанности, ибо это вполне зависит от счастливой случайности», а далее требовал, чтобы принцесса своим поведением