Руки и ноги мои были стянуты прочной серой лентой. Я мог извиваться, корчиться, даже перекатываться, но не пошевелить конечностями.

Неподвижно лежа в темноте, я прислушивался к дребезжащему вою пропеллеров. В чем у меня не было ни малейших сомнений, так это в том, что я на пути к очередному испытанию, на следующий уровень преисподней.

Потом откуда-то из недр самолета до меня донеслись голоса. Слов было не разобрать, но один голос точно принадлежал Каден. Неужели ее пытают? А могут и убить? Я должен спасти ее! Пусть она и отключила меня шокером, но я понимал: это вышло случайно, ее целью был человек, с которым я боролся. Иного объяснения тому, что она сделала, просто быть не могло.

Напрягаться, пытаясь разорвать путы, не имело смысла: я знал, что эта клейкая лента материал крепкий и надежный: недаром в кино ею успешно пользуются убийцы и похитители. Я попытался вспомнить, как же в виденных мною фильмах освобождались жертвы: оказалось, всегда находился острый предмет, чтобы перетереть об него путы.

Но как я ни вертелся и ни вытягивал шею, найти во тьме что-нибудь с острым краем мне не удавалось.

Пол был холодным, но вдоль основания стенки отсека тянулся испускавший приятное тепло нагреватель. Я расслабился, привалившись к теплой стене и размышляя о том, как избавиться от ленты. Она была эластичной, тягучей, малость похожей на резину, и я попытался этим воспользоваться. Напряг мышцы изо всех сил, стараясь расширить петли и выскользнуть из них. Лента слегка растягивалась, но, увы, не настолько, чтобы мне удалось освободиться. Вскоре у меня уже болели и руки, и ноги, да и холодный пол добавил дискомфорта, поскольку со всей этой возней я отполз от батареи. Но ненадолго: я снова привалился к ней и прижал связанные руки, надеясь, что тепло размягчит узы. Жар, исходивший от металла, позволял на это надеяться, но при этом был не настолько силен, чтобы обжечь мне кожу.

— Пусть эта лента растянется, как твоя резина, — молил я бога каучуковых деревьев.

В результате того, что я напрягался, пытаясь ослабить узы, перекатывался по полу и выгибался, у меня учащенно забилось сердце, а дыхание сделалось прерывистым и тяжелым.

Айо! Видать, я больше не победитель игровых полей, способный бросить вызов самим богам. Я чувствовал себя слабым, как согбенная годами старушка, как старик, не способный больше контролировать свои движения, хотя не прекращал усилий. Увы, все было напрасно.

Руки оставались связанными: жар был недостаточным, да и сил моих явно не хватало. Выдохшись окончательно, я вытянулся на полу, стараясь дышать потише, чтобы пленившие меня враги не догадались, что их жертва пытается бороться.

Стало очевидно, что растянуть путы мне не под силу. Стало быть, их надо разрезать. Единственным наличным режущим инструментом были мои зубы, но когда руки связаны за спиной, зубами до них не дотянешься. И силой мускулов тут ничего не добиться. Однако, как наставлял меня Вук, движение должно порождаться не напряжением грубой силы, а спокойным высвобождением внутренней энергии. Клейкая лента была сильнее меня, стало быть, мне следовало найти иной путь к победе. Избавиться от уз силой мысли. Я расслабился всем телом, каждой мышцей, надеясь, что сила, о которой говорил Вук, придет изнутри.

Игра в мяч основательно развивает гибкость конечностей, и я начал двигать ногами так, что стягивающие их петли начали соскальзывать все ниже и ниже. Айо — этот процесс остановили каблуки моих башмаков. Я изогнулся в кольцо, так, что смог дотянуться пальцами до шнурков одного башмака и, пусть и не сразу, развязал их. Потом последовала очередь другого. После этого я уперся в пол каблуками и надавливал до тех пор, пока, один за другим, не избавился от обоих башмаков.

Оставшись без обуви, я снова изогнулся назад, заводя связанные запястья как можно ниже, согнул ноги, подтянув колени к подбородку и одновременно втянув пальцы… и исхитрился-таки просунуть их над связанными запястьями.

Как ни удивительно, но мне это удалось: руки оставались связанными, но они теперь были связаны спереди, и разжевать ленту настолько, что она лопнула при очередном усилии, было уже делом совсем недолгим. Освободив руки, я прикрыл на миг глаза, внутренне расслабляясь, поскольку чувствовал себя усталым, как после изматывающей игры.

Снова послышались голоса: один точно принадлежал Каден. Я встал, ощущая прилив ярости и смертоносной силы.

Пришло время пройти эту преисподнюю и перебраться на следующий уровень… забрав с собой Каден.

Хольт стоял на палубе «Щуки», ныне ржавой посудины, а некогда горделивого восьмидесятишестифутового корабля береговой охраны, двигавшейся против течения по направлению к Алькатрасу. С ним плыли Страйкер и десятеро бойцов. Кордиан заявил, что пришлет подкрепление, но Хольт не верил его словам и обещаниям.

Как и все остальные, он был уверен, что Тах и Каден на острове. Лодка, на которой их увезли, уплыла в этом направлении, хотя потом исчезла в тумане. Зачем понадобилось похищать их и увозить на ближний остров, где их ничего не стоило отбить или, в случае если с ними расправятся, схватить их захватчиков, оставалось для него загадкой. И он должен был ее разгадать. На ржавую калошу Хольт перебрался сразу после того, как излил на Кордиана свою ярость по поводу тупости приставленных им охранников, упустивших из виду своих подопечных. Тот, правда, уверял, будто какой-то «офицер» объявил, что они свободны, но Хольт приказал взять обоих под арест.

«Тупые ублюдки!»

Под шумок смылся и алкаш, похоже, больше боявшийся возвращения на остров, чем даже наказания за отказ от сотрудничества.

Хольт подозревал, что похищение было организовано Кордианом по приказу Карвиса Мюллера: директор Управления был заинтересован в провале операции, чтобы запустить своей проект по колонизации древнего мира. Искушение сделаться королем было почти непреодолимым для такого человека, как Мюллер, решительно неспособного добиваться успеха в условиях честной конкуренции, зато чувствовавшего себя уверенно в мутной воде интриг и бюрократических хитросплетений.

Когда старый корабль причалил к обшарпанной пристани Алькатраса, уже сгущались сырые, серые, холодные сумерки. Хольт непроизвольно поежился. Остров выглядел заброшенным. И где тут, интересно, сектанты, любители полетать на кометах?

Страйкер разделил своих людей на две группы, с одной из которых Хольт направился к вырисовывавшимся в сумраке строениям и уже собирался войти в здание, когда вдруг увидел кровь на стене. А потом отсеченную руку на земле.

Пятеро бойцов уже проскользнули внутрь, и он последовал за ними. Внутри пятерка разделилась на две группы, два человека в одной, три в другой, и каждая двинулась в своем направлении. Хольт последовал за группой из двух человек, мужчины и женщины. Теперь он понимал, почему старый алкаш характеризовал это место как лабиринт.

Хольт никогда особо не забивал голову размышлениями о сверхъестественном: ему и без того хватало странностей, с которыми он так долго имел дело. Но здесь, следуя по путаным коридорам мимо множества камер, он ощущал нечто необычное.