— Черт подери!

Эмили с беспокойством разглядывала пятна:

— Позвонить Гривзу?

— Нет, не позвонить — ни Гривзу, ни кому-нибудь еще. — Саймон со стуком водрузил чашку с блюдцем на ближайший столик.

— Какого черта вы решили, что вправе раздавать подобные обещания леди Канонбери и Пеппингтон? Как, черт возьми, вы собираетесь их выполнять?

— Она не собирается выполнять никаких обещаний, поскольку их не давала, — мягко заметила Араминта, и в глазах ее заиграли насмешливые огоньки. — Она собирается посмотреть, как это сделаешь ты, Саймон.

Саймон сверкнул на тетушку свирепым взглядом и вновь обернулся к Эмили. Похоже, его жена совершенно уверена в себе, отметил он. Он явно был к ней слишком снисходителен в последнее время.

— Не угодно ли вам объясниться, мадам?

Эмили откашлялась.

— Мне хорошо известно, почему вы хотите обрушить свое возмездие на Канонбери и Пеппингтона, Саймон. Ваша тетя мне все объяснила, и вы имеете полное право наказать их.

— Очень рад, что вы это признаете.

— Дело в том, милорд, — мягко продолжила она, — что они уже много страдали, и, право же, зачем усугублять еще их несчастье.

— В самом деле? И как же они страдали? — процедил сквозь зубы Саймон.

— У лорда Канонбери, по-видимому, больное сердце. Доктора предупредили его, что он может не протянуть и года. Кроме того, в последние несколько лет он потерпел ряд крупных финансовых неудач. Единственная радость его жизни — внучка. Помните ее? Та, которой стало дурно и которая упала в обморок, когда вы появились в бальном зале?

— Допустим, помню.

— Бедняжка ужасно боялась, что граф Блэйд собирается потребовать ее руки, желая отомстить ее деду, — пробормотала Араминта.

— Чепуха, — возразила Эмили. — Как я уже говорила Селесте, Блэйд никогда бы не женился на молодой леди, склонной падать в обмороки. Ну так вот, внучка — самая большая радость в его жизни. Он хочет использовать прибыль от рудных разработок, чтобы обеспечить ей приданое. Если вы его погубите, Саймон, она останется без единого пенни. Я знаю, вы не захотите, чтобы бедная девочка оказалась вынуждена появиться на брачном базаре без приличного приданого.

— О господи! — пробормотал Саймон.

— А что касается Пеппингтона, я с глубоким огорчением узнала, что три года назад в результате несчастного случая на верховой прогулке погиб его любимый сын. И видимо, единственное, что теперь поддерживает несчастного, — это сознание, что его внук обещает стать весьма деловым человеком, проявляющим большой интерес к фамильным землям. Пеппингтон надеется оставить ему хорошее наследство.

— Не вижу, почему я должен проявлять хоть какой-то интерес к будущему внучки Канонбери и внука Пеппингтонов, — заметил Саймон.

Эмили мимолетно улыбнулась:

— Я знаю, милорд. Сначала я тоже не слишком задумалась нал этим, но потом начала размышлять, какую важную роль в жизни человека играют его дети и внуки, если вы понимаете, что я имею в виду…

Саймон глядел на нее, не отрываясь:

— Нет, я не понимаю, что вы имеете в виду. О чем вы сейчас вообще говорите?

— О наших детях, милорд. — Эмили скромно отпила глоточек чаю.

На мгновение Саймон потерял дар речи.

— О наших детях? — выдавил он наконец. И тут его охватило небывалое, неведомое ранее возбуждение. — Уж не говорите ли вы мне, что ждете ребенка?

— Ну, пока я этого утверждать не могу. Скорее всего нет. По-крайней мере, сейчас. Но полагаю, это скоро случится при наших отношениях… — Эмили порозовела, но по-прежнему улыбалась.

Араминта вздрогнула и поперхнулась глотком чая.

— Прошу прощения, — сказала она, с трудом хватая ртом воздух.

Саймон не обратил на свою тетушку никакого внимания. В этот миг он думал только о том, как начнет округляться Эмили, вынашивая его ребенка. Он вдруг понял, что до сих пор не слишком-то задумывался о будущем. Все его планы сконцентрировались на прошлом. А теперь Эмили сидит здесь и говорит, что у нее могут быть дети. Его дети.

— Вот проклятье! — пробормотал он.

— Да, я вас понимаю, милорд. Несколько шокирует, когда об этом начинаешь думать подобным образом, правда? Но нам несомненно нужно задуматься. И признаюсь, именно мысль о том, как мы будем любить и лелеять наших собственных детей, заставила меня понять, что вы не можете желать зла внучке Канонбери или внуку Пеппингтона. Жестокость вам не свойственна, милорд. В глубине души вы благородны и великодушны, я-то знаю…

Саймон молча смотрел на Эмили. Он понимал, что ему следовало бы сделать ей хорошее внушение, чтобы она не смела касаться его деловых проблем, но он, похоже, был не в силах отогнать от себя видение своего сына у нее на руках…

— Как вы думаете, у нашего сына будут ваши глаза? — медленно произнесла Эмили, словно прочтя его мысли. — Я представила сейчас, как он будет бегать по дому. Неугомонный и озорной. Вы станете учить его своим приемам борьбы, как учите сейчас моих братьев. Мальчики обожают подобные вещи.

— Я полагаю, мне пора, — тихо сказала Араминта, поднимаясь. — С вашего позволения.

Саймон едва заметил, как удалилась его тетушка. Когда за ней тихо закрылась дверь, он понял, что все еще смотрит на Эмили, представляя ее с темноволосым золотоглазым младенцем у груди. Или, пожалуй, с зеленоглазой рыжеволосой малышкой.

— Саймон? — Эмили вопросительно заморгала.

— Прошу прощения, но, кажется, кое-какие дела требуют моего внимания в библиотеке, — рассеянно произнес Саймон, вставая со стула.

Двадцать три года он цеплялся за прошлое. Это давало ему силы, волю, стойкость. Но он осознал наконец, что в тот день, когда женился на Эмили, он уже ступил в будущее, хотел он этого или нет.

Тем же вечером, входя в один из своих клубов, Саймон все еще пытался отогнать видение — Эмили, окруженная их детьми. Он все еще чувствовал неловкость и странную неуверенность в собственных намерениях.

По велению судьбы первыми, кого он увидел в клубе, оказались Канонбери и Пеппингтон.

Перед Саймоном вдруг возникли образы глупой внучки Канонбери, падающей в обморок на балу, и серьезного юноши Пеппингтона, постигающего науку управления земельными угодьями. С глубоким вздохом он направился к двум своим старым врагам.

Без дальнейших размышлений Саймон сделал Канонбери и Пеппингтону предложение о продаже канала… Огромное потрясение, отразившееся на лицах обоих джентльменов, принесло ему чрезвычайное удовлетворение.

Канонбери поднялся с болезненной медлительностью.

— Весьма признателен вам, сэр. Мне хорошо известно, что еще совсем недавно у вас были другие намерения — намерения, которые погубили бы Пеппингтона и меня. Можно спросить, что заставило изменить решение?