- Тебе просто больно, - ищу нам обоим оправдание.

- Да, мне просто… больно, - глухо соглашается.

И мы лежим, спрятавшись от пожирающей обоих безысходности в тишине. А потом Кай Керрфут, человек, лучше всех знающий, что такое контроль и самоконтроль, берёт себя в руки:

- У тебя красивое лицо, - говорит, и я хочу верить, что не врёт. Гладит меня по волосам, распрямляет пряди, задумчиво проводит большим пальцем по скуле, губам, шее, затем резко притягивает к себе и целует. По-настоящему.

Но боль и унижение от того, что он не хочет меня так, как способен мужчина хотеть женщину, слишком сильна, чтобы разомлеть от поцелуя, хоть и целует сам Керрфут, причём пребывая в трезвом уме.

- Давай уже разберёмся с этим, - предлагает, ощущая мои сомнения. - Просто выясним раз и навсегда, могло у нас что-то получиться или нет.

И мы выяснили.

В начале этого выяснения от его ласк все мои надежды подняли головы, задышали, запестрили кадрами будущего, о котором я мечтала с пятнадцати лет. Они наполнили моё сердце уверенностью, что всё возможно, время ещё есть. Мои руки и губы купали до боли знакомое, не забытое и так повзраслевшее за все мои прожитые в одиночестве годы тело в ласках, но... ему ничего не было нужно.

Керрфут не мог допустить конфуза, ни моего, ни своего, поэтому приложил усилия. И мне даже было хорошо, примерно до того момента, как я поняла, что он не может кончить. Просто когда в комнате много света, ему слишком отчётливо видно, что я - не она.

Lovely galpe

Так что, мы оба выяснили: НЕ МОГЛО.

Почему?

Из-за допущенной двадцать лет назад единственной ошибки?

А если бы я не изменила, и он всё равно встретил её? Прошёл бы мимо? Не заметил, не почувствовал?

Что было бы?

Если бы я не была такой дурой и не ударила его туда, где ему больнее всего, мы были бы парой к моменту их встречи. И тогда бы он предал меня. Или не предал бы, и сейчас у нас могло бы быть пять здоровых детей, как у Лейфа. Здоровых ли?

Закончив со мной, Кай поднимается с постели, раскрывает сумку со сменной одеждой – сегодня вечером у нас бизнес встреча. Натягивает вначале носки, затем брюки, застёгивает ремень.

И я это чувствую.

Я чувствую, что всё не так, как должно быть. Каждой фиброй души ощущаю... неискренность? Фальшь? Розыгрыш?

- Ну как, теперь ты довольна? – наконец, спрашивает.

И у меня леденеют пальцы, потому что до сердца ещё не дошло - я продолжаю надеяться, не позволяя ему ничего понимать.

А Кай беспощаден:

- Всегда поражался твоей способности выглядеть святой. Даже когда против фактов не попрёшь, твоё лицо не перестаёт изображать наивную невинность! – усмехается.

Невзирая на мои желания, до сердца дошло, и единственное, что мне сейчас поможет - это бутылка водки, лучше две, а за ними флакон яда.

- Джен…

Он поднимает на меня глаза, и по взгляду я понимаю, что это конец…

- Что делала моя жена на пирсе в марине посредине своего рабочего дня?

- Джен…

Он поднимает на меня глаза, и по взгляду я понимаю, что это конец…

- Что делала моя жена на пирсе в марине посредине своего рабочего дня?

Я бы и рада ответить, но не могу сделать даже вдох. А он уточняет:

- Что она там искала в тот единственный день, когда я вспомнил, что у меня есть яхта?

- Ты… видел?

Он отвечает не сразу. Смотрит в упор. И от этого его взгляда нужна защита, но я ни физически, ни морально на неё не способна.

- А ты как думаешь?

Господи… сколько злобы в его глазах! Так он не смотрел даже тогда… в моей глупой юности.

- Ты считаешь, можно не заметь в толпе человека, с которым прожил почти два десятка лет? Не заметить можно, не почувствовать нельзя.

Кай был странным весь этот день, даже для самого себя чересчур молчаливым. Мой тёплый сентябрьский день наедине с мужчиной, единственным за всю жизнь любимым, оказался совсем не таким, о каком столько лет мечталось. Как же долго я его ждала, Кай! Как же долго я ждала тебя!

- Ненавижу!

- За что? – только и успеваю произнести, потому что слёзы душат.

Он поднимается, подходит к окну, упирается поясницей в косяк – ему тяжело стоять без опоры:

- За сучную сущность. Была бы ты дурой, мне было бы проще. Клянусь, было бы проще, потому что ненависть разъедает человека изнутри хуже обиды! Ты слишком умна, чтобы у меня был шанс верить в оплошность и по-доброму убрать тебя из своей жизни.

- За что? – шепчу.

Я знаю, за что. Но хочу, чтобы он выплеснул свою ненависть. И я готова в ней захлебнуться, только бы он освободился.

- За то, что пыталась её убить, - спокойно отвечает.

Он смотрит в глаза, руки на мгновение сжимает в кулаки, но сразу разжимает – возвращает контроль. Дышит часто и так напряжённо, что мышцы на животе выглядят каменными. Я смотрю на пряжку его ремня – в этом полусогнутом состоянии она впилась в кожу, и я не могу оторвать от этого места глаз.

Да, я хотела её убить, потому что нет у меня больше сил.

Нет их.

Просыпаться каждое утро и заставлять себя ходить по земле не так просто. От мысли, что увидишь его в офисе, что снова услышишь голос, получишь ланч из его рук, а если повезёт, то и пообедаешь вместе, хоть и в компании других людей, становится легче, радость предвкушения наполняет энергией. Но потом наступает вечер, и он едет к ней, всегда возвращается к жене.

Не может мужчина так сильно любить, не имеет права! Двадцать лет я жду жалкие крохи, но он не готов дать мне даже их! У Лейфа вот уже пять лет есть любовница в Торонто – отдушина, лекарство от быта и повод вспомнить, что он не только муж и пятикратный отец, но и мужчина. У Олсона женщины не переводились никогда, и только меня угораздило заболеть Каем – мужчиной, помешанным на верности. А ведь когда-то он был только моим, и тогда… не был так сильно нужен.

Высокий, красивый, умный, среди тысяч девушек он нашёл единственную, не способную на предательство. Он был в ней уверен, а она предала – всего-то и нужно было, что надавить на нужные кнопки.

У неё их много, и я нажала только на одну.

- Почему ты здесь? – искренне не понимаю его действий.

- Чтобы закончить с тобой.

- Это так важно именно сейчас? Ты не попытаешься её остановить? Уже много времени прошло - несколько часов, Кай…