Однако ни Роберт Кеннеди, ни другие члены ExComm не знали, что момент истины еще не наступил.

В среду, 24 октября не было ни перехватов, ни подачи сигналов подводным лодкам. Президент дал указание в тот день воздержаться от каких-либо действий, чтобы мы случайно не атаковали корабль, которому Хрущев приказал возвратиться. Однако ВМС продолжали интенсивно искать советские подводные лодки в последующие дни с тем, чтобы, как объяснил президенту Макнамара, измотать их и заставить покинуть район.

На протяжении следующей недели эсминцам, авианосцам и вертолетам ВМС удалось обнаружить три из четырех подводных лодок Foxtrot, направленных в Карибское море. Ни одна из них не ответила на «сигналы», подаваемые с помощью имитаторов глубинных бомб, и не всплыла на поверхность. Как оказалось, они не восприняли взрывы как сигналы, да и вообще не получали никакой информации на этот счет из Москвы, связь с которой у них была лишь время от времени. Никакого вреда лодкам эти взрывы не нанесли.

Все три экипажа в какой-то момент думали, что их атакуют. На двух подводных лодках командиры отдали приказ приготовиться к применению «специального оружия» – торпед с ядерной боеголовкой, эквивалентной по мощности сброшенной на Хиросиму бомбе. (Экипажам не сообщили, чем вооружены лодки, они знали только, что у них на борту «специальное оружие».) Второй из этих инцидентов произошел 30 октября – через два дня после того, как мир решил, что кризис уже завершился. Американцы продолжали вести разведку и не оставляли попыток вынудить советские подводные лодки всплыть до самого конца карантина, т. е. до 20 ноября, однако эти подводные лодки, хотя и старались избежать обнаружения, так и не получили информации о том, началась война или нет.

Подводная лодка Б-130 под командованием капитана Николая Шумкова – та же самая лодка, обнаружение которой шесть дней назад заставило президента Кеннеди сжаться от напряжения, – применила экстренное погружение 30 октября на виду у эсминца, однако смогла сделать это довольно медленно из-за того, что у нее отказали оба дизельных двигателя. Эсминец прошел прямо над лодкой так, что обтекатель гидролокатора на его носу едва не задел боевую рубку. Шумков не знал, намеревался ли эсминец{124} протаранить его лодку. Возможно, это была случайность, если, конечно, не началась война.

По словам Шумкова, одна из глубинных бомб взорвалась прямо на корпусе и взрыв повредил руль глубины. Одновременно ему сообщили, что в одном из отсеков обнаружилась течь (которую позднее устранили). Шумков впоследствии рассказывал: «Когда они забросали нас этими гранатами{125}, я решил, что началась бомбардировка».

По рассказу Питера Хухтхаузена, Шумков приказал заполнить водой четыре торпедных аппарата и приготовиться к стрельбе, в том числе и специальным оружием. Офицер, отвечавший за безопасность специального оружия в носовом торпедном аппарате, тут же предупредил его о том, что «они не могут применять эту торпеду без прямого распоряжения Управления специального оружия Главного штаба ВМФ».

В этой истории важно то, что, с точки зрения Шумкова, для него было лучше казаться – в докладе политработника начальству – готовым использовать специальное оружие против своих преследователей даже без разрешения Москвы.

Такая точка зрения вполне обоснованна, учитывая тот прием, который четыре капитана получили после возвращения на базу. Он оказался более холодным, чем они ожидали, – три подводные лодки были обнаружены американскими противолодочными кораблями, а их командиры предпочли всплыть, а не задохнуться без кислорода или затопить лодки (или применить оружие, начиная со специального). На следующий день после возвращения на базу их отчет был заслушан на комиссии, которая «всеми силами пыталась выявить какие-нибудь нарушения{127} приказов, документов или инструкций». Командиров особенно критиковали за «нарушение секретности в результате всплытия». Или, как сказал один из членов комиссии, за то, что они всплыли, а должны были нарушить письменный приказ в сложившихся обстоятельствах. Несмотря на команды из Москвы, они должны были применить оружие, начиная со «специального оружия».

Лишь 40 лет спустя американские ученые и бывшие официальные лица впервые услышали о возможности такого исхода. Для них это был немыслимый ответ на условия, предлагаемые директивой Макнамары и морской практикой для советских подводных лодок, которые в тайне от американской разведки и руководства несли ядерное оружие.

Обстановка на подводных лодках вряд ли была подходящей для принятия здравых решений. Эти лодки класса Foxtrot предназначались для операций в Северном полушарии. Они никогда не бывали в теплых водах, и их вентиляционные системы не работали. Температура в основных отсеках доходила до 60 ºС. Прохладнее всего, 45 ºС, было рядом с торпедами, и члены экипажа по очереди ходили туда на несколько минут, чтобы прийти в себя. Уровень углекислого газа был высоким и постепенно рос, поскольку лодки не могли подняться на перископную глубину и глотнуть свежего воздуха. Моряки падали в обморок.

На посвященной 40-летию кризиса конференции в Гаване в 2002 г., где присутствовали Роберт Макнамара, Макджордж Банди и советские офицеры-подводники, Вадим Орлов, начальник специальной группы технической разведки на лодке Б-59, обрисовал обстановку, в которой находились подводники в тот субботний день.