Аллея бараноглавых сфинксов. Карнак

В то же время процветала и скульптура, как никогда до тех пор. Хотя внимание и стало теперь обращаться на детали, требовавшие бесконечного терпения и кропотливости, все же подобная утомительная работа не омертвила свободного творчества скульпторов XVIII династии; древний метод общей передачи основных линий не был забыт. В произведениях этого века появляются утонченность, изысканность и гибкость, отсутствовавшие до тех пор даже и в наилучших работах, хотя, быть может, поразительный индивидуализм портретов Древнего царства не был теперь столь выражен. Эти свойства проявились в произведениях настолько колоссальных по размерам, что уже один тот факт, что скульптор мог это выполнить, замечателен сам по себе, хотя и не все колоссальные портретные статуи удовлетворительны в отношении вышеназванных свойств. В особенности в рельефе художники эпохи были мастерами. Всмотритесь на прилагаемом рельефе – ныне в Берлинском музее – в изображение горя двух осиротевших сыновей верховного мемфисского жреца, сопровождающих тело своего отца к гробнице, и заметьте, как искусно художник противопоставил ему суровую важность и условную внешность первых вельмож государства, идущих за ними, и как эти последние, в свою очередь, резко отличаются от петиметра эпохи, старательно поправляющего надушенные пряди своего сложного парика. Человек, создавший произведение, дошедшее до нас лишь в этом небольшом фрагменте, был изобразителем сложной и зрелой культуры, наблюдателем жизни, его создание рисует в одно и то же время напряженность и глубокую загадочность человеческого горя, отмечает неизбежность и жестокое безразличие официальной условности и не забывает вместе с тем показать тщету злободневных мод. Здесь говорит нам из многовековой дали зрелое созерцание жизни, находящее себе сочувственный отклик во всяком культурном наблюдателе. Этот фрагментарный набросок не только превосходит все, что осталось от других восточных народов, но и принадлежит к классу произведений, совершенно отсутствовавших где бы то ни было в то время. Это один из самых ранних образцов скульптуры, являющих собою понимание жизни и чувство индивидуальных черт (возникших, как обыкновенно думают, впервые в скульптуре Греции), в которых искусство находит свое наивысшее выражение.

Доблестные подвиги фараона также внушали скульпторам эпохи самые сложные комбинации, на какие они когда-либо решались. Боевые сцены на великолепной колеснице Тутмоса IV представляют небывалую сложность рисунка, и эта тенденция переходит и в XIX династию. Хотя жизнь животных не очень подходит для работ, о которых только что говорилось, тем не менее совершенство, достигнутое в ваянии форм животных скульпторами того времени, точно так же знаменует высочайший уровень достижения египетского искусства, и Рескин даже настаивал со своей обычной убежденностью, что два льва эпохи Аменхотепа III – ныне в Британском музее – являются самым совершенным воплощением величия животного, дошедшим до нас от древности. Хотя, быть может, в своем энтузиазме он и переоценивает, тем не менее не следует забывать, что эти благородные произведения предназначались для отдаленного провинциального святилища в Солебе, в Верхней Нубии. Если подобная работа украшала двор незначительного нубийского храма, то каковы же были скульптуры в заупокойном святилище самого фараона в Фивах? Но это роскошное строение, вероятно, величайшее создание всего египетского искусства, полностью погибло. Только два пострадавших от времени колосса, охранявшие вход, все еще взирают на равнину; из них один несет на себе греческие каракули любопытных туристов эпохи Римской империи, являвшихся сюда послушать таинственный звук, который они издавали каждое утро. В ста шагах позади них лежит огромная, распавшаяся надвое плита, некогда инкрустированная золотом и ценными камнями, которая указывала «царское место», и на ней еще можно прочесть слова Аменхотепа, касавшиеся храма: «Мое величество создало это на миллионы лет. Мне ведомо, что оно пребудет на земле». Позднее мы будем иметь случай говорить о том, как царственный храм стал жертвой безбожия выродившихся потомков Аменхотепа спустя 200 лет после его смерти. Лучшие образцы живописи эпохи находились во дворцах, которые, будучи сделаны из дерева и необожженного кирпича, погибли. Мы уже отмечали тонкое чутье, дававшее возможность художнику, изображая животных и птиц, улавливать их характерные повадки, достигшее наивысшей выразительности в следующее царство. Фараон в изображении своих битв требовал, как мы видели, несравненно более сложного рисунка, нежели тот, который был известен в древнейшие времена, искусство композиции ценилось больше всего. Батальные сцены в храмах эпохи погибли, но несомненно, что они существовали, раз мы имеем подобную композицию на колеснице Тутмоса IV.

Колоссальные статуи Аменхотепа III. Так называемые колоссы Мемнона. Они изваяны из песчаника и стоят на западной фиванской равнине, где некогда украшали собою фасад большого заупокойного храма Аменхотепа III, разрушенного Мернептахом. За ними – западные скалы, переполненные гробницами

Украшенная такими произведениями, западная фиванская равнина являла величественный вид глазам наблюдателя, поднимавшегося от реки по аллее изваянных шакалов Аменхотепа III. Слева, позади храма и ближе к скалам, виднелся царский дворец, построенный из дерева и расписанный яркими красками. Он был очень легок и воздушен, фасад украшался мачтами с пучками разноцветных лент наверху, а над входом помещался великолепный балкон с перилами, устланными подушками, и с изящными колоннами, на котором в торжественных случаях показывался своим любимцам царь. Искусство, создавшее такое восхитительное здание, было столь же исключительно по своему эстетическому совершенству, как и по своей технике. Бесчисленные произведения прикладного искусства, наполняющие теперь европейские музеи, показывают, с каким бесконечным великолепием и изысканной красотой обставлялся и украшался царский дворец. Великолепные сосуды из золота и серебра с фигурами людей и животных, растений и цветов по краям сверкали на царском столе посреди хрустальных кубков, стеклянных ваз и серых фарфоровых сосудов, украшенных бледно-голубыми рисунками. Стены были покрыты ковровыми тканями столь тонкой работы и столь изысканными по окраске и рисунку, что знатоки признают их нисколько не уступающими созданиям наилучших современных мастеров. Наряду с цветными полами, украшенными сценами из жизни животных, стены были покрыты нежно-голубыми кафельными плитами, богатая окраска которых просвечивала сквозь сложные рисунки из листового золота, для заполнения больших поверхностей употреблялись глазурованные фигуры. Все это было исполнено с тонким и вдумчивым пониманием общего красочного впечатления. Утонченностью своего искусства эта эпоха напоминает век Людовика XV, и дворец во всех отношениях отразил на себе дух времени.

Элемент парадной колесницы Тутмоса IV. Оштукатуренная поверхность покрыта рельефными военными сценами