Лев из храма Аменхотепа III в Солебе. Позднее был перенесен нубийцами в Напату

В том же месте Аменхотеп устроил особое поместье для своей жены Тии, он вырыл в ограде большое озеро длиной около мили и шириной более 1000 футов, и в день празднования двенадцатой годовщины своей коронации он открыл шлюзы для его наполнения и поплыл по нему в барке со своей женой, подобно тому как мы это читаем в описании великолепных фантастических празднеств в «Тысяче и одной ночи», в дни неизменного Гарун аль-Рашида. Музыка была более совершенна, чем когда-либо раньше, так как искусство сделало прогресс со времени непритязательной древности. Арфа превратилась в большой инструмент, высотой в рост человека, и имела около двадцати струн; из Азии была заимствована лира. Полный оркестр состоял из арфы, лиры, лютни и двойной флейты. В память о празднестве была выпущена новая серия скарабеев, или жуков-амулетов, надписанных кратким изложением события. Пышные празднества стали теперь обычными в Фивах и обогащали жизнь быстро растущей столицы калейдоскопической сменой картин, которую можно сравнить только с подобными же периодами в Вавилоне или в Риме эпохи императоров. Религиозные торжества «седьмого месяца» справлялись с таким великолепием, что он быстро приобрел эпитет «месяц Аменхотепа», и это название вследствие постоянного употребления стало обычным в позднейшие века и до сих пор в искаженном виде встречается среди жителей Египта, употребляющих его, не зная ровно ничего о своем царственном предке, чье имя в нем увековечилось. В ту эпоху литература, без сомнения, процветала, но, по несчастной случайности, сохранилось слишком мало произведений от XVIII династии. Мы читали отрывок триумфального гимна в честь Тутмоса III, и мы еще познакомимся с замечательным гимном к солнцу Эхнатона. Но сохранившиеся повести, песни и легенды, процветавшие со времени возвышения империи, относятся почти все без исключения к XIX династии.

Стул черного дерева. Выложен слоновой костью

Одним из самых любимых развлечений царя была охота, и он предавался ей с небывалым увлечением. Когда его егери доносили о появлении среди холмов, окаймлявших Дельту, стада диких животных, он покидал вечером мемфисский дворец, плыл на север всю ночь и рано утром достигал местонахождения стада. Большой отряд солдат с помощью деревенских детей окружал затем стадо и гнал его в обширный загон – метод, практиковавшийся и в более ранние времена. В одном случае загонщики насчитали внутри ограды не менее 170 штук дичи. Въехав в загон на колеснице, царь собственноручно убил в первый день 56 диких зверей, и это число еще увеличилось, вероятно, на 20 при повторном избиении, последовавшем после четырехдневного отдыха. Аменхотеп счел этот подвиг достойным увековечения и велел изготовить ряд скарабеев с записью события. Когда исполнилось десять лет львиных охот Аменхотепа III, царь наделил придворных вельмож подобным же напоминанием о своей доблести, заключавшим после обычной царской титулатуры, его собственной и его жены, следующие слова: «Число львов, которых его величество сразил собственными стрелами, с первого года до десятого – свирепых львов, – 102». Около 30 или 40 таких скарабеев в память львиных охот сохранилось до настоящего времени.

Во всем этом можно видеть совершенно новую тенденцию. Божественный фараон постоянно изображается в сфере человеческих отношений, события царского дома становятся общественным достоянием, имя царицы, хотя и не царской крови, постоянно появляется в официальных документах рядом с именем фараона. Постоянные сношения с народами Азии постепенно заставляют царя снизойти со своего древнего сверхчеловеческого положения, приемлемого только в Нильской долине, к менее провинциальным и более современным отношениям со своими соседями в Вавилонии и Митанни, называющими его в своих письмах «братом». Охотившийся на львов и травивший диких быков фараон поистине далек от богоподобной и недосягаемой неподвижности своих божественных предков. Это было подобно тому, как если бы китайский император или тибетский далай-лама неожиданно разоблачили свои личные дела в ряде медалей! Без сомнения, Аменхотеп порвал с традициями. Он построил храм в Мемфисе, где ему поклонялись как богу, и расширил нубийский храм в Солебе также для своего собственного культа в связи с культом Амона. Его жена равным образом почиталась как богиня в нубийском храме в Седеинге. Таким образом, Аменхотеп все еще был богом в Нубии. В действительности же он давно порвал с придворной и жреческой фикцией. Сознательно или нет, но только он стал на новую точку зрения, которая должна была неизбежно повести к резкому конфликту с косностью традиции, почти непреоборимой в восточной стране.

Тем временем все шло хорошо, линии надвигавшейся внутренней борьбы не обозначились ясно, и фараон еще не видел первых намеков на внешние мятежи. Как истинный Caesar divus повелевал он великолепием Фив. В 30-м году своего царствования он отпраздновал юбилей своего назначения наследным принцем, совпавший со вступлением на престол. Вероятно, во время этого празднества и были поставлены обелиски перед заупокойным храмом царя. Чтобы сделать праздник еще более внушительным, главный казначей, представив царю отчет о необычайно богатом урожае, начиная от Нубии и кончая Нахариной, доложил о значительном увеличении доходов, и это так обрадовало царя, что все провинциальные чиновники сокровищницы были приняты им на аудиенции и награждены богатыми подарками. Второй юбилей, вероятно 34-го года, прошел, насколько нам известно, без инцидентов, и в 36-м году, когда справлялся третий юбилей, старый монарх все еще был в силах принять свой двор на аудиенции и выслушать его поздравления.

Зловещие признаки надвигавшихся смут тем временем показались на северном горизонте. В Митанни вторглись хетты, но митаннийскому царю Душратте удалось изгнать их и послать Аменхотепу колесницу и пару лошадей, не считая двух рабов, в виде подарка из числа добычи, доставшейся ему от хеттов. Но египетские провинции не были пощажены. Акиззи, вассальный царь Катны, написал ему, что хетты вторглись на его территорию в долине Оронта, унесли изображение Амона-Ра с именем Аменхотепа и, уходя, сожгли город. Нухашши, лежащий еще дальше на север, постигло подобное же нападение, и его царь Хададнирари написал Аменхотепу отчаянное письмо с уверениями в преданности и с просьбой помочь ему против нападавших. Все это произошло не без участия вероломных вассалов фараона, стремившихся завоевать территорию в свою собственную пользу. Прославившийся впоследствии Азиру и его отец Абдаширта были руководителями движения, они вступили в Катну и Нухашши с юга и разграбили их. Их единомышленники в то же время угрожали области Дамаска Уби. Акиззи из Катны и Риб-Адди из Библа быстро донесли фараону об отпадении его вассалов; Акиззи писал, взывая о быстрой помощи: «О, мой владыка! Так же как Дамаск в стране Уби простирает свои руки к твоим ногам, так и Катна простирает свои руки к твоим ногам». Положение было несравненно опаснее, чем это казалось фараону. Аменхотеп III не понимал всей серьезности наступления хеттов, тем более что Акиззи заверял его в преданности царей Нахарины в таких словах: «О, мой владыка! Так же как люблю я моего владыку царя, любит его царь Нухашши, царь Нии, царь Сензара и царь Кинаната, ибо все эти цари – слуги моего владыки царя». Аменхотеп вместо того, чтобы немедленно двинуться со всей армией в Северную Сирию, как это сделал бы Тутмос III, ограничился только посылкой части войска. Последняя, разумеется, не утруждала себя поспешным подавлением мятежных царьков и быстрым пресечением их враждебных действий против верных вассалов; она оказалась совершенно неспособной остановить движение на юг хеттов, занявших в Северной Нахарине пункт, необычайно важный для их дальнейших планов завоевания Сирии. Кроме того, долгое отсутствие фараона в Сирии отозвалось там на египетском престиже, и с того самого дня, когда царь в последний раз покинул Сидон, как теперь установлено, стала надвигаться новая опасность, угрожавшая его азиатским владениям. Началось вторжение из пустыни семитов хабири, родственных тем, которые с незапамятных времен периодически наводняли Сирию и Палестину. Оно приняло такие размеры, что вполне заслуживает названия переселения. Еще при жизни Аменхотепа III оно стало угрожающим, и впоследствии Риб-Адди из Библа писал его сыну: «С тех пор как отец твой вернулся из Сидона, страны оказались во власти хабири».