— Там Вовка, — неожиданно говорит Венька.

— А?

— Там Вовка. Мы должны его спасти, иначе его съедят еноты и тоска. Он всегда был слишком серьезным, положительным. Таких обычно съедают еноты.

Ирка в недоумении смотрит на Веньку. Я пожимаю плечами. Стена приближается.

Когда-то, лет девяносто девять назад, еще до Стены, мы с Максом, Игреком и Старлеем сидели у телевизора. В чем-то это была знаменательная встреча, потому что Макс был поэтом, демократом и вольнодумной богемой, Игрек — ученым, а Старлей — держимордой и нацистом. А я был никем. Лицо века. Объединяло нас лишь пиво: два ящика принесенного мной «Будвайзера» и сорок бутылок «Жигулевского» у Старлея в холодильнике. Не так уж много на четверых, даже если один из них — никто. Комната Старлея была тщательно украшена свастиками и плакатами с белокурыми бестиями, воздевающими к небу татуированные кулаки.

— Вот мы все русские, — рыгнул Старлей.

— Я жид, — меланхолично заметил Игрек.

— А у меня мать из польских дворян, — гордо сказал Макс.

Я глотнул пива и вяло поинтересовался:

— Откуда в Польше взялись дворяне? Ты, Максик, че-то путаешь. Всех польских дворян расстреляли нехорошие жиды-комиссары. Или они к немцам подались, совсем онемечились. Онемечные дворяне. Или онимешные?

Старлей заржал. Он был самым веселым в нашей компании.

— Как бы то ни было, мы представляем страну, — заявил Игрек. — Население. Выборку. Таргет-группы.

— Ты забыл про зайцев и енотов, — добавил я.

— Зайцы, те вообще людоеды. Да и еноты не могут считаться гражданами.

— А я вот слышал, что они подали в Думу петицию. Работают они, как узбеки, а прав никаких. Правительство собирается рассмотреть вопрос о предоставлении енотам условного гражданства.

— Условного — это как? Как срок, что ли? — Это Старлей. Интересно, кого бы он охотней признал условным гражданином — енота, кавказца или нашего брата Игрека?

— Условного — это при ненарушении УК, обязательной регистрации, прохождении комиссии Министерства здравоохранения и клятвенном обещании не покушаться на чужую жизнь и собственность. А то расплодились, понимаешь. Куда ни плюнь — енот.

— Нет, и в самом деле, — неуверенно вякнул Максик, — они работают. Уничтожают отходы. Надо их как-то поощрить.

— Да их поощрять не надо. Они и так все жрут. Вот у Светки платье сожрали, прямо на улице. Она из театра шла, нарядилась типа в шелка. А шелка синтетические оказались, липовые. Как она визжала…

Старлей от хохота подавился пивом, так что пришлось похлопать его по спине. Когда он прокашлялся и опрокинул в глотку остатки бутылки, пришло время речей.

— Еноты — это полбеды. Это частная проблема.

Интересно, где он такие слова выучил, неужто у них в штабе?

— Какая же частная? А если у них эпидемия бешенства?

Старлей раздраженно уставился на меня. Ему казалось, что я над ним прикалываюсь. Ему вообще постоянно казалось, что над ним прикалываются. Оттого и к нацикам подался, чтобы в случае чего приколистов — к стенке.

— Нет, ты представь. Три миллиона бешеных енотов носятся по улицам и всех кусают.

— Рррастрелять! — неожиданно выкрикнул Максик. Как и все поэты, он был слаб по части выпивки и уже изрядно наклюкался. Лицо у него налилось нездоровой свекольной краснотой.

— Кого?

— Всех!

Макс взмахнул бутылкой и окатил Старлея пивом. Старлей зачертыхался и принялся отряхиваться, как собака. Пиво стекало по кожаному креслу, не впитываясь, и лужицей собиралось на полу у ног Старлея.

— Нам нужна программа, — сказал Игрек.

— Нам нужна стенка! — завопил Максик.

— Зачем стенка?

— Чтобы всех — к ней. И тра-та-та-та!

Он надавил на невидимую гашетку и выронил бутылку. Громыхая, та покатилась по полу и уткнулась в ножку старлеевского кресла.

— И труповозка для енотов.

— Стильно, — сказал я. — Но с тебя хватит.

Максик согласно кивнул и упал под стол. По телевизору показывали летающую тарелку. Летающая тарелка была панамой — шедевр новой коллекции Славы Тушканчегова. Панама красовалась на голове то ли юноши, то ли девушки с большой искусственной грудью и перекачанными силиконом губами.

— Слава Тушканчегов, — вещал ведущий шоу, — известный благотворитель и меценат. Средства, полученные от продажи его новой коллекции, пойдут на спонсирование российской космической программы. В интервью нашему каналу Слава заявил: «Не дадим американцам с пренебрежением относиться к мощи нашей державы».

— Мощи нашей державы — это стильно, — сказал я. — Интересно, Собор отстроили специально для того, чтобы выставить там мощи нашей державы для целования?

Максик храпел. Старлей, тихо матерясь, менял в соседней комнате брюки. Игрек что-то быстро печатал на лэптопе.

Мы забрались уже достаточно высоко, и веяло здесь ледяным ветром космоса. Абсолютной пустоты, чуждой человеку. В космосе была только пустота. Как-то ученые посчитали, что по сравнению с объемом вселенной материя, заполняющая ее, не составляет и миллиардной доли процента. Огромная пустота. Вечная. Неделимая, как ноль. Никаких стен в космосе просто не может быть. Их не из чего строить.

— Что это?! — воскликнула Ирка и приподнялась.

Дирижабль шатнуло.

— Эй, педали-то не бросай!

— Я не буду крутить никакие педали, если ты не объяснишь, что это за чертовщина.

— Это новый российский космический проект. Стартовая площадка нашего корабля, с прямым выходом в стратосферу. Экологически чистая, чтобы не разрушать озоновый слой. Построенная, отметь, на средства, вырученные от продажи последней коллекции Славы Тушканчегова.

— Модельера?

— Ага. Хотя ему нравилось, когда его называли фэшен-криэйтором.

— А что с ним случилось?

— Говорят, переметнулся к тушканчегам. Сшил специальный костюм, и они приняли его за своего. Хотя, по-моему, хватило бы и паспорта с фоткой.

— И мы можем перелететь через Стену на этой тарелке?

— Мы вообще можем улететь к чертовой бабушке. Я это и планирую.

— Ты хочешь улететь с Земли?

— Ага. Давно, понимаешь ли, не был я на исторической родине, планете Криптон. Пора навестить. Или даже совсем репатриироваться.