Ирка задумалась, хорошо, что хоть педали на этот раз не бросила. Вот странно. С тушканчегами она готова была лететь к черту на кулички за тысячу световых лет, а на родной российской тарелке…

— Космос очень большой и холодный.

— Все будет в порядке, бэби.

С люком пришлось повозиться, к счастью, в дирижабль была встроена ацетиленовая горелка, наполняющая баллон теплым воздухом. Я вытащил ее и расплавил замок. И мы вошли в тарелку.

Внутри все тоже было сделано по дизайну Тушканчегова, но панель управления, как ни странно, работала. Пока я прогревал двигатель, Ирка и Венька подошли к иллюминатору.

— Земля такая маленькая, как клубничина, — сказал Венька.

— Смотря какая клубника, — заметила Ирка. — Если парниковая, то ни фига она не маленькая. Я видела, в банках литровых продавали — одна клубничина на банку.

Венька голодно зачмокал.

— Правда, когда мы с мамой купили, оказалась, что она гнилая.

Обжора со свистом втянул слюни обратно.

— Эй. — Ирка обернулась от иллюминатора. — Стена совсем близко. Я вижу зубцы на гребне, и на каждом зубце — маленькая пятиконечная звездочка.

— Да хоть шестиконечная, — сказал я. — Мы все равно уже стартуем.

И мы стартовали. Двигатель заорал, как сотня терзаемых в пыточной камере енотов, — или это корчилась от боли разрываемая нашим кораблем стратосфера? Земля упала вниз маленьким голубым и зеленым диском, и стало видно, что всю ее пересекают стенки. По всем параллелям и меридианам, и их становилось больше, они возникали из ниоткуда и рубили Землю на все меньшие и меньшие кусочки, и понятно было, что скоро ничего не останется, кроме стен.

— Ей-хо, — сказал Венька. — Мы космические пираты.

— Да, — подтвердила Ирка. — Ей-хо. Курс на Альфу Центавра, а потом налево и до самого утра. Только сперва залетим за остальными…

КОНЕЦ ИНТЕРЛЮДИИ № 1

Выпутываться из остатков сна было сложно, как из липкого киселя. Да и стоит ли выпутываться из липкого киселя, если реальность может предложить тебе разве что тухлые сухари? Кир обдумал эту мысль так и эдак, решил, что липкий кисель тухлых сухарей не слаще, и открыл глаза. Увиденное ему не понравилось. А увидел он генерала Зода, иначе майора, иначе Джентльмена — который, впрочем, был известен и под другими именами. Еще Кир увидел Лешака. Увидев Лешака, он попробовал встать, но ноги почему-то не слушались.

— Переломанный позвоночник, ай-ай-ай.

Голос раздавался из-за спины. Знакомый голос. Гнусный голос.

— Конечно, культурные герои вообще, а криптоняне в особенности, еще и не от такого оправляются. Но на это нужно время. Правда ведь, Кирюха?

Кир оперся на локти и с усилием перекинул себя на живот. В лицо ему уставились плетеные пляжные туфли.

— А со временем, боюсь, у тебя напряженка.

Ротмистр Чача, он же Блиннорылый, с интересом смотрел на корчащегося у его ног Кира. На ротмистре был френч, военного покроя бриджи, тропический шлем и те самые пляжные туфли, совершенно не сочетающиеся с остальными элементами костюма. В руках Чача держал голову Медузы. Тела Медузы поблизости не было.

— Занятная штука. У них, горгонианцев, есть такая пленочка на глазах. Пока живые, они эту пленочку прикрывают — если, конечно, не собираются поохотиться и если их не слишком разозлить. А когда помирают, пленочка-то того… открывается. Хочешь своей подружке в глаза посмотреть? Ась? Ну, я так и думал, что не хочешь.

Кир снова оглянулся на Лешака. Лешак совершенно окаменел. Каменное одинокое дерево посреди скальной равнины. Или, если уж совсем точно, не одинокое. Слева на низких ветвях ветерок поигрывал человеческой кожей. То есть примерно до пояса она была человеческой, а дальше начинались шерстистые ноги сатира. Ветер печально свистел в оброненную у корней Лешака свирелку.

— Во всем должна быть красота и законченность, то есть абсолютный порядок. На том ведь все мироустройство и держится, так? — продолжал вещать Блиннорылый. — Каждому свое и каждой свое.

Кир снова попробовал привстать и не смог, только спину прострелило жуткой болью.

— В Южной Америке, — сквозь стиснутые зубы сказал Кир, — есть такая зверюшка. Говорят, дальний родственник тушканчика. У своей норы эта зверюшка очень любит устраивать экспозиции. Выставку разных предметов, особенно красивых и блестящих. Вы, случаем, не знакомы?

— Как же, как же, — обрадовался Чача. — Встречались, чаи гоняли. Как-никак родня.

На верхних ветках, направо от Марсия, висел майор. Тело его было прикручено к дереву колючей проволокой, и на проволоке запеклась кровь. Над майором вились чааайкиии. Висел он, судя по всему, не один день, потому что чааайкиии над ним основательно поработали. Желтые ребра красиво, хотя и несколько эклектично смотрелись на фоне веселой голубенькой с белым тельняшки.

— Извини, тут полного соответствия достичь не удалось. Не водится здесь бееелооок. И с соокоолаамии напряженка. Но вот чаааееек просто завались. Думаю, он не обижен.

Обижен майор или нет, сказать было сложно, потому что был он давно и несомненно мертв. Насколько может быть мертв бог, криптонянин или культурный герой.

— А вы хорошо маскировались, — заметил Кир. — Кто бы подумал. Я всегда считал, что агенты тушканчегов умные.

Чача хмыкнул и сцепил волосатые руки на брюхе.

— Все шутишь, Кирюха? Ой не смешно.

— Правда не смешно? Жаль. Попробую еще раз: у вас за спиной стоит конь бледный, в седле — ангел, а в руках у ангела чаша с…

Чача стремительно обернулся. Никакого коня, конечно, за спиной ротмистра не обнаружилось. Там стояла Анжела и теребила прядь каштановых волос.

— Ангел, — без особой надежды повторил Кир, — крылатый такой ангел с полной чашей, допустим, гранатового пунша…

Джентльмен, ты старая лживая сволочь, подумал Кир. Хотя плохо думать о мертвецах вроде бы не полагается. Или нельзя только говорить, а думать можно и должно? Окончательно запутавшись, он нащупал увесистый голыш и совсем уж примерился огреть ротмистра по видневшемуся из-под шлема жирному затылку, когда Чача оглянулся. С мерзкой ухмылкой ротмистр наступил Киру на руку. Пальцы юноши жалобно хрустнули, выпуская голыш.

— Не сработало, — констатировал Чача. — Правда, Анжелочка?

И потрепал девушку по щеке, гад.

— Пальцы раздавишь, — прошипел Кир.

— That’s the idea.

Убрав, тем не менее, туфлю, Чача присел на корточки рядом с Киром и, пригорюнившись, зашептал доверительно:

— А знаешь, почему не сработало, Кирюха? Чужие мы здесь с тобой. Абсолютно чужие. И гальке этой чужие, и небушку, и даже вот девке надувной. Ведь назови ее ангелом последний земной пьянчужка — превратилась бы, никуда не делась. А мы — нет. Не удостаивает.