– С тех самых пор, как я стала хозяйкою, я никогда не оставляла дом без всякого присмотра и никогда не сделаю этого. Довольно таскалось тут около дома бродяг подозрительного вида в последнюю неделю, которые могут унести все наши окорока и ложки. Все они имеют сношения друг с другом, эти бродяги… Еще слава Богу, что не пришли они к нам, не отравили собак, не зарезали всех нас в постели врасплох когда-нибудь в пятницу, ночью, когда у нас деньги в доме, чтоб заплатить работникам. И очень может быть, что бродяги эти знают так же хорошо, как и мы сами, куда мы идем. Будьте уверены, что если уж черт захочет, чтоб совершилось как-нибудь дело, то найдет и средства к тому.

– Что за вздор!.. Зарежут нас в постели! – сказал мистер Пойзер. – Ведь в нашей комнате есть ружье – не правда ли? – а у тебя такие уши, что ты услышишь, если мышь начнет грызть ветчину. Впрочем, если ты думаешь, что не будешь спокойна, то Алик может оставаться дома до обеда, а Тим может возвратиться к пяти часам, и тогда Алик отправится в свою очередь. Они могут спустить Гроулера, если кто захочет сделать какой-нибудь вред; к тому же и Аликова собака готова схватить зубами бродягу, стоит только Алику мигнуть ей.

Мистрис Пойзер приняла это предложение, но считала благоразумным запереть в доме все как можно крепче. В последнюю минуту перед отправлением в путь Нанси, молочница, заперла в общей комнате ставни, хотя окно этой комнаты, находившееся под непосредственным надзором Алика и собак, по всем предположениям, не могло быть выбрано для нападения со взломом.

Крытая телега без рессор уже стояла на месте, готовая везти все семейство, за исключением мужской прислуги; мистер Пойзер и дед сели спереди, а внутри было место для всех женщин и детей; чем полнее была телега, тем лучше, потому что тогда тряска не причиняла такой боли, а к полной фигуре и толстым рукам Нанси можно было прислониться, как к отличной подушке. Но мистер Пойзер ехал не скорее как шагом, чтоб как можно менее подвергаться тряске в этот жаркий день; тут было и время обмениваться приветствиями и замечаниями с пешеходами, отправлявшимися по той же дороге, испещряя тропинки между зеленеющими лугами и золотистыми нивами крапинками движущихся ярких цветов; там и сям виднелся ярко-красный жилет, согласовавшийся с маком, который очень густо рос между созревшей пшеницей и беспрестанно кивал своею макушкою, или темно-синий шейный платок, концы которого развевались поперек совершенно новой белой блузы. Весь Брокстон и весь Геслоп должны были собраться на Лесной Даче и веселиться там в честь наследника; по внушению мистера Ирвайна, было сделано даже распоряжение, чтоб привезти из Брокстона и Геслопа в одной из телег сквайра всех стариков и старух, ни разу не бывавших так далеко по эту сторону горы в последние двадцать лет. Церковные колокола загудели теперь снова и в последний уже раз, так как звонари должны были спуститься вниз, чтоб также принять участие в пиршестве; и, прежде чем замолкли колокола, раздались звуки приближавшейся другой музыки, так что даже старая бурка, степенная лошадь, которая везла телегу мистера Пойзера, навострила уши. То был оркестр «Клуба взаимного вспоможения» в своем полном блеске, то есть в ярко-голубых шарфах с синими лентами и со знаменем, где изображена была каменоломня, окруженная девизом: «Да продлится братская любовь!»

Телеги, разумеется, не должны были въезжать во двор дачи. Всем следовало сходить у ворот и отсылать повозки назад.

– Ну, дача и теперь уж словно ярмарка, – сказала мистрис Пойзер, когда вышла из телеги и увидела группы, рассеянные под большими дубами, и мальчишек, бегавших под лучами палящего солнца и не спускавших глаз с высоких шестов, увенчанных развевавшейся в воздухе одеждой, которая должна была сделаться призом успешных лазунов. – Не думала я, чтоб в двух приходах было столько народа. С нами крестная сила! Что за жара не в тени! Поди сюда, Тотти, а то твое личико загорит от жара, как уголь! Ведь на открытом месте можно сварить обед и сберечь дрова. Я пойду в комнату мистрис Бест прохладиться.

– Погоди-ка, погоди немножко, – сказал мистер Пойзер. – Вон едет телега с стариками. Ведь этого не удастся увидеть еще раз, как они слезут да пойдут все вместе. Ведь ты, батюшка, чай, помнишь некоторых из них молодыми?

– Еще бы, еще бы, – сказал молодой Мартин, медленно расхаживая под портиком привратницкой ложи, откуда мог видеть, как слезало с телеги общество стариков. – Я помню, как Яков Тэфт пятьдесят миль преследовал шотландских бунтовщиков, когда они отступили от Стонитона.

Он чувствовал себя совершенно молодым человеком, с долголетнею жизнью впереди, видя, как геслопский патриарх, старый дедушка Тафт, в коричневом колпаке, слезал с телеги и шел к нему, опираясь на две палки.

– А, мистер Тэфт! – крикнул старый Мартин, собрав все силы своего голоса. Он знал, что старик был совершенно глух, но не мог погрешить против приличия, требовавшего приветствия. – Вы просто молодец молодцом. Вы можете веселиться сегодня, несмотря на ваши девяносто лет с хвостиком.

– Ваш покорнейший слуга, господа, ваш покорнейший слуга, – сказал дедушка Тэфт дискантом, заметив, что был не один.

Группа стариков прошла – под присмотром сыновей и дочерей, так же старых и седых, – по последнему повороту дороги, доступному для повозок, к дому, где был приготовлен для них особенный стол. Семейство же Пойзер благоразумно пустилось по траве под тенью больших деревьев, не упуская, однако ж, из виду передней части дома с покатым лужком и клумбами цветов или красивой полосатой палатки на краю лужка, образовывавшей прямые углы с двумя обширнейшими палатками, стоявшими по обеим сторонам открытого, зеленеющего пространства, назначенного для игр. Дом был бы не что иное, как обыкновенным квадратным жилищем времен королевы Анны, если б не развалины старого аббатства, к которым он примыкал с одной стороны почти таким же образом, как вам иногда удается видеть новый фермерский дом, выдвигающийся чинно и высоко рядом с более старыми и низкими фермерскими службами. Красивые старые развалины стояли несколько в глубине, под тенью высоких дубов, но солнце ударяло теперь на более высокую и выдававшуюся вперед часть дома; все шторы были спущены, и весь дом, казалось, спал в это жаркое полуденное время.

Хетти с грустью смотрела на дом: Артур, конечно, находился где-нибудь в надворных комнатах, с большим обществом, и не мог знать, что она уже была тут, и ей не удастся увидеть его долго, долго… не раньше как после обеда, когда, говорили, он выйдет из дома, чтоб сказать речь. Но Хетти ошибалась в своих предположениях. Не было вовсе большого общества, кроме семейства Ирвайн, за которым рано утром послали карету, и в эту минуту Артур не был в надворной комнате, а ходил с пастором по широким каменным коридорам старого аббатства, где расставлены были длинные столы для всех фермеров и фермерской прислуги. Он имел сегодня вид очень красивого молодого британца, в веселом расположении духа, в яркоголубом сюртучке, по самой последней моде; его рука уж не покоилась более на перевязи. К тому же он имел открытую и искреннюю наружность, но искренние люди имеют свои тайны, а тайны не оставляют признаков на молодых лицах.

– Клянусь честью, – сказал он, когда они вошли в прохладные галереи, – кажется, поселянам-то лучше всех: в этих коридорах можно обедать с наслаждением в жаркий день. Ваш совет превосходен, Ирвайн, касательно обеда… чтоб обед был как можно порядочнее и спокойнее… и только для фермеров, в особенности же потому, что я, говоря откровенно, получил только ограниченную сумму. Хотя дедушка и говорил мне о carte blanche, однако ж не мог одолеть себя и довериться мне, когда дошло дело до денег.