– Хватит, Федор, вздор молоть. Забирай Сергуньку да ступай на двор. Я сейчас выйду, с хозяином вот только попрощаюсь и поедем. В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше.

Закутав сына грозного начальника в свой кафтан, десятник поспешно удалился.

– Ты бы тоже вышел, – попросила женщина Луня.

Тот понимающе кивнул и покорно последовал за Федором.

– Вот и все, пришла пора нам расставаться, Ванечка, – печально сказала Маша.

Вспомнив, что она осталась без шубейки, Ванька распахнул сундук и вынул дорогую лисью шубу.

– На-ка вот, возьми на память обо мне.

– И что я мужу скажу?

– Скажешь, у станичников купила.

– Так он и поверит.

– Пускай десятник подтвердит, – посоветовал Иван и игриво добавил: – Федька-то в тебя, похоже, по уши влюблен.

– Есть такое дело, – шаловливо усмехнувшись, согласилась женщина. – Только ты не думай, что я Евлампию с первым встречным изменяю, со мной это впервые.

Не сказать, чтобы Иван поверил Марии, бабы мужние почти всегда так говорят, но он был ей благодарен за милое вранье. Покрыв жену врага пушистым, огненным мехом, атаман прижал ее к своей груди.

– Хорошая ты, Маша, не только телу, а и сердцу умеешь радость подарить. И все же странная какая-то любовь у нас случилась.

– Ничуть, – искренне возразила стрельчиха. – А что короткая, так это хорошо – даже поругаться не успели. Вон, как славно расстаемся, без единой червоточинки в душе. Куда уж лучше-то.

Расцеловав Ваньку в губы, она вырвалась из его объятий.

– Ну все, мне пора, не то Сергунька растревожится.

– Маш, а мужа твоего Бегич кличут? – неожиданно спросил Иван.

– Ну да, Евлампий Бегич.

– Ежели хочешь с ним и далее в согласии жить, лучше имени моего ему не сказывай, и Федора предупреди, чтоб помалкивал.

– Да я уж догадалась, что ты тот самый полковник, который его плетью отхлестал, так рубец через всю щеку и остался. Выходит, и тебе мой муженек успел нагадить, – печально улыбнулась Маша. – Ванечка, а ведь Евлампий грозился тебя убить. Коль еще раз встретитесь, поосторожней с ним будь, – с тревогой в голосе предупредила она.

– Да он уж раз пытался, только жидковат твой сотник против Ваньки Княжича.

– Не похваляйся, в спину стрельнуть ни отваги, ни умения большого не надобно.

Кивнув на развешенную над постелью орленую кольчугу, Мария чуть ли не с мольбою попросила:

– Возьми ее с собой, сердцем чую – пригодится.

– Возьму, коль просишь, – пообещал атаман.

10

На подворье они вышли вместе. Там их поджидал не только Лунь со стрельцами, но и Митька.

– Узнал, что уезжаешь, проститься вот пришел, – сказал хорунжий Маше.

– Спасибо, Дмитрий. Храни тебя господь. Максиму передай от меня поклон и Луке Лиходею.

– Ты что, по именам всех нас запомнила? – удивился Разгуляй.

– Конечно, я ж теперь за каждого из вас молиться буду, но и вы понапрасну там, в Сибири, не геройствуйте, постарайтесь воротиться назад. А то наши бабоньки совсем без настоящих мужиков останутся.

– Мы, Машенька, не мужики, мы казаки, – по привычке возразил Иван.

– Да будет тебе, Ванечка, предо мною-то не надо выхваляться. Ты вон пред ними кичись, – кивнула женщина на стоящих за ее спиной стрельцов. – Дескать, мы казаки – воины вольные, а вы – холопы косопятые. Для нас же, баб, вы все мужики.

Взобравшись с помощью десятника в седло, Мария окликнула Сергуньку:

– Иди ко мне, сынок, – но малец шагнул не к ней, а к Княжичу и рассудительно, как взрослый, попросил:

– Дядя атаман, мне оружие какое-нибудь дай, вдруг опять татары нападут, а мне мамку будет нечем защитить.

Княжич вопрошающе взглянул на Машу, но та лишь сокрушенно покачала головой. На выручку парнишке пришел Митяй. Вынув из-за голенища свой кинжал, он протянул его Сергуньке.

– На, владей.

– Не надо, еще порежется невзначай, – встревожилась заботливая мать.

– Не боись. Вон, Ванька в его годы уже вовсю ордынцам глотки резал, – попытался успокоить ее хорунжий.

Принимая сына из рук Ивана, женщина испуганно спросила:

– Это правда?

– Правда, Маша. Твой Сергей собрался же маму защищать, ну а мне взаправду довелось это сделать.

Не стыдясь ни своего дитенка, ни стрельцов с казаками, Мария вновь поцеловала Ваньку.

– Удачи тебе, атаман.

– Славная бабенка, – восторженно изрек Митяй, провожая взглядом отъезжающих.

– И сынишка у нее хорош, – с печалью в голосе промолвил Княжич.

– Да ладно, не грусти, у тебя, поди, не хуже, – приободрил друга Разгуляй.

Сообразив, что проболтался от избытка чувств, он попытался улизнуть.

– Пойду купчишку выручать, не то девки бедолагу насмерть защекочут, – но Иван схватил его за рукав и с дрожью в голосе спросил:

– Что ты сказал?

– Вань, да я ведь толком ничего не знаю. Игнат тогда, перед отъездом нашим, сболтнул, будто бы Елена в тягости, потому и не поехала с тобой. Только он ведь мог приврать. Сам же знаешь – старик в княгиню до безумия влюблен.

– Добрый не соврет, на то он и Добрый. Но ты-то, сволочь, знал и молчал, а еще другом называешься!

– Ну, сказал бы я тебе, и дальше что? Отец Еленкиного сына, несомненно, ты, но муж-то у нее князь Дмитрий. Да тут еще Игнашка, старый черт, как банный лист пристал, мол, не суйся, пускай сами разбираются.

Ваньке сделалось не по себе. Как ни крути и что ни говори, а поступил он, в общем-то, паскудно – обрюхатил бабенку и сбежал, да еще виноватых ищет. Положив ладонь Митяю на плечо, Иван смущенно вопросил:

– С чего решил, что у нас сын, может, девка уродилась? По мне, так дочка даже интересней.

– Нет, – возразил Митька, принимая извинения друга. – Такие, как Еленка с Машкой, лишь сыновей рожать способны.

Лихой хорунжий ошибался. Ровно в срок, отмеренный природой, у Марии родится дочь, только он уже об этом не узнает.

– О чем спорите, браты? – спросил друзей знакомый голос. Разом оглянувшись, они увидели стоящего в воротах Лихаря.

– Здорово, Назар. Да мы не спорим, мы о бабах беседуем, – шаловливо пояснил Иван.

– Хорошо живете, весело, – улыбнулся Лихарь. – А у нас в станице скукота. Вот, решил к вам в гости съездить, печаль развеять, – тяжело вздохнув, он неожиданно добавил: – Все-таки странная штука война. Ну чего б, казалось, в ней хорошего? Кровь, смерть, боярская измена, наконец, но и без нее тоскливо. Сказать по правде, мне порою кажется что тот проклятый день, когда мы с польскими гусарами рубились, самым лучшим в моей жизни был. А ты как думаешь, Ваня?