Но Эцуко столько слышала о русской забаве катания на коньках еще в Лондоне и очень хотела ее увидеть, а тут еще как на грех объявили, что на катке поставят и елку – впервые за многие годы, во исполнение решения гениального Сталина. Не только иностранцы, но и москвичи устремились посмотреть на давно забытые гирлянды. Ватануки не стал перечить жене, к тому же японский разведчик решил провести встречу с Ченом при большом скоплении народа, так что Арсению Тимофеевичу оставалось только согласиться. По пути же на каток между старыми друзьями состоялся важный разговор.

Первую часть прогулки (они встретились недалеко от посольства, у памятника Тимирязеву) до ветхого домика Сухово-Кобылина все трое обменивались незначительными казенными фразами о погоде, мнениями о событиях в Европе и лишь постепенно перешли к воспоминаниям о Японии, роднившим их всех. Эцуко, как и положено примерной офицерской жене, старалась идти чуть позади мужчин, много улыбалась, не раскрывая губ, что очень ей шло, и молчала. Ватануки и Чен, они же Ода и Сакамото, говорили тоже почти не разжимая губ и исключительно по-японски. Оба тщательно осматривались вокруг, делая это максимально незаметно, чему способствовала блестяще выбранная Эцуко позиция. То один, то другой мужчина оглядывались на нее, бросали женщине отдельные реплики и мгновенным цепким взглядом фиксировали наружное наблюдение чекистов, не упускавших японцев из виду ни на минуту. Поднимаясь к Рождественке, Ватануки и Чен обменялись несколькими незначительными фразами об общих знакомых, которые не были известны Эцуко и судьба которых в последнее время круто изменилась. Ватануки понял и быстро оценил степень осведомленности Чена в делах, происходящих в японской разведке, и задумался. Марейкис же, догадавшийся, что его проверяют, тщательно взвешивал каждое слово, стараясь не выдать полностью свое знание ситуации.

Дневная встреча с Курихарой, после которой журналист развернулся и стремглав кинулся вниз по Кузнецкому мосту, разрушила все планы Арсения Тимофеевича. Проклиная себя за неосторожность, несобранность и вечную интеллигентскую расхлябанность, вспоминая другие казусы, уже случавшиеся с ним и чудом не приведшие к провалу, Чен лихорадочно думал, переодеваясь дома в гражданское, как выходить из этого положения. Решение оказалось таким же случайным, какой неожиданной была встреча в книжном магазине. На своем письменном столе Чен заметил подаренную писателем Василенко-Докукиным книгу о Японии. Докукин в Японии никогда не был, но неизменно собирался, вдохновленный недавним приемом в Союз советских писателей. Книгу написал заранее, обличив установленным порядком японский милитаризм в лице «самураев тамошней военщины» и поддержав борьбу японского пролетариата за его попранные права. Марейкис пролистал тогда докукинский бред, поморщился и бросил книжонку на стол в надежде, что когда-нибудь найдется время для написания разгромной рецензии. Времени не нашлось, но недавняя встреча с графоманом-японофобом сегодня неожиданно дала ключ к выходу из сложного положения. Перед встречей с Ватануки он успел позвонить на Лубянку, объяснить ситуацию, выслушать все, что начальник Особого отдела думает о нем – Марейкисе, и получить «добро» на проведение операции прикрытия.

Сейчас Чен был уже почти спокоен, если только может быть спокоен человек, встретивший через два десятка лет после расставания лучшего своего друга и узнавший, что этот друг женат на девушке, от любви к которой Чен-Сакамото когда-то сходил с ума. Когда-то… Казалось, что вся эта история давно забылась, а вот теперь, после той самой встречи на вокзале, в памяти внезапно всплыли мельчайшие детали их разговоров, совместных игр в детстве и даже мелодия, звучавшая когда-то из трубы граммофона в доме учителя Сакамото. Их медленный танец на татами – он, юный кореец, принявший гражданство Великой Японии и фамилию своего учителя, и она, по документам теперь его сводная сестра… Как они кружились тогда в вальсе в тесном холле дома Сакамото. А теперь она жена его друга барона Оды, ставшего по заданию родины подполковником Ватануки, сопровождает его в заграничных поездках, ждет дома, когда он работает в Токио, в генштабе. Кажется, у них нет детей – Чен не понял толком этого из разговора, а спрашивать напрямую почему-то ужасно боялся. Время от времени он использовал навык, полученный им во времена совместной учебы с Ватануки в токийской разведшколе: низко опуская голову и расширяя периферийное зрение, он мог видеть ее, идущую поодаль. Предусмотрительно захваченная из дома щегольская трость, которой он никогда не пользовался в Москве, пригодилась как нельзя лучше – кажется, Ватануки ничего не заподозрил. Ну а то, что Марейкис проверялся особенно часто, оборачиваясь к жене своего друга, было вполне объяснимо – кому как не ему знать об особенностях наружного наблюдения чекистов?

Проходя мимо масонского дома на Сретенском бульваре, Ватануки нагнулся к Чену и под грохот проезжавшего трамвая спросил:

– Мы давно не трогали тебя, не мешали обустраиваться. Но сейчас настали важные времена. Ты сможешь снова начать активно работать?

Чен давно ждал этого вопроса и сразу успокоился. Он даже забыл об Эцуко, как всегда забывал обо всем, начиная ИГРАТЬ. Что ж, важные времена действительно наступили – Ода прав. Начинается большая игра, и теперь его слово.

– Думаю, у меня вполне крепкие позиции, – слегка повернувшись к Ватануки, ответил Чен. – Русские не должны иметь ко мне никаких претензий. После нескольких неудачных эпизодов, когда я едва не вскрыл себе живот…

Ватануки отшатнувшись, с изумлением посмотрел на Чена. Повернулся к Эцуко и ничего не сказав ей, широко улыбнулся. Она, не зная, о чем говорят мужчины, улыбнулась в ответ и согласно покивала. Марейкис продолжал:

– Все обошлось самым лучшим образом. Я сконцентрировался на науке и много переводил для чекистов и военных. Меня высоко ценят. Полагаю, всякие подозрения в мой адрес остались в прошлом. Правда, был один неприятный эпизод около года назад…

– Что такое? – Ватануки внимательно посмотрел на друга.

– Прошлым… Нет, позапрошлым летом меня было пригласили в поездку советских писателей по Беломорско-Балтийскому каналу…

Ватануки долго переваривал название. Наконец переспросил:

– По каналу? Что это значит? И почему писатели?

– Это водный канал, который свяжет Балтийское и Белое моря с Волгой и даже с Москвой. А строят его заключенные, среди которых немало политических. Акцию организовывало ОГПУ по приказу самого Сталина, чтобы писатели поддержали идею о перевоспитании заключенных в лагерях с помощью тяжелого труда.

– Очень хорошая идея, – одобрительно покивал Ватануки.

– Хорошая. Приглашение прислали и мне, но потом внезапно отозвали его. Я было даже испугался, но вскоре выяснилось, что это козни моих литературных оппонентов. У меня действительно пока мало публикаций, и меня попросту не сочли писателем. ОГПУ тут ни при чем.