После некоторого молчания и замешательства слово «для информации» взял Л. И. Брежнев — так было условлено на президиуме до приезда Хрущева. Уже тогда даже по этому можно было определиться, что основная группа членов президиума делает ставку на Брежнева в решении предстоящих организационных вопросов. Хотя, прямо сказать, можно и нужно было делать ставку и на других, которые имели большой опыт работы и более солидную подготовку, да и другими лучшими качествами обладали. Здесь конкретно речь идет о Н. В. Подгорном, и впоследствии время само это подтвердит. Но вместе с этим надо отдать должное Брежневу: он сумел сделать «информацию» острой, да иначе и быть не могло, ведь шли ва-банк.

Брежнев говорил, что в президиуме нет коллегиальности. Многие решения принимаются непродуманно. Допускается оскорбление единомышленников по работе. Непомерно возрождается и растет культ личности Хрущева. Разделение обкомов партии на промышленные и сельские — это большая ошибка, в партии и народе это не поддерживается, неприемлемо. Последняя записка по управлению сельским хозяйством путаная. Здесь все запутано. Речь Брежнева была короткой, но, правду надо сказать, содержательной, казалась аргументированной и убедительной. Но в его речи ничего не было сказано, а какова же во всех этих вопросах роль самого Президиума ЦК. Чувствовалось, что постановка всех этих «жгучих» вопросов в такой плоскости ставится впервые.

Взял слово Н. С. Хрущев. Он сказал: «Все здесь сказанное Брежневым, к моему огорчению, я, возможно, и не замечал, но мне никто никогда об этом и не говорил, а если это так, то надо бы было сказать, ведь я тоже просто человек. Кроме всего, вы ведь все меня во всем поддерживали, всегда говорили, что делается все правильно. Вас всех я принимал как единомышленников, а не противников или врагов. Вы ведь не можете сомневаться в моем честном и искреннем отношении ко всем вам. Что касается некоторых выдвинутых здесь вопросов, в том числе и разделения обкомов партии на промышленные и сельские, так ведь этот вопрос не один я решал, он обсуждался на президиуме, а затем на Пленуме ЦК КПСС и был одобрен, в том числе и вами, здесь присутствующими. Каждое мое предложение было направлено к лучшему, а не к худшему, и каждое из них обсуждалось вместе с вами. Я предан нашей партии и народу, я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так спрашивается: почему же о них мне раньше никто не сказал, разве это честно среди нас, единомышленников? Что касается допущенных грубостей к некоторым товарищам, то я приношу извинения». Вот содержание его первого выступления.

Настал самый тягостный момент, надо было начинать обсуждать вопрос. Как и было установлено, надо было мне выступать первому.

О своем переживании я никогда никому не говорил. Но, когда впоследствии стало известно, что мне пришлось выступать первым, многие меня спрашивали, а не было ли страшно? Можно было бы покривить душой, побравировать смелостью и сказать «нет». Но все это было бы неправдой, просто ложью и противоестественно человеческим чувствам. Выступать было страшно, я сильно переживал и волновался, может быть, и речь была не совсем гладкой и последовательной. Страшно и волнительно потому, что мы идем на крупный «исторический шаг», и что будет дальше, никто четко себе из всех нас не представлял. Знали мы, что политический резонанс будет сильный. Ведь все мы только вчера всячески поддерживали все мероприятия, принимали решения, одобряли все, доказывали их правильность. Всячески поддерживали авторитет Н. С. Хрущева, да и в партии и народе Хрущев пользовался большой популярностью. Я переживал и волновался за ответственность своего слова и действия.

Лично я уважал Н. С. Хрущева за его многие положительные качества, он никогда меня не ругал, не оскорблял, даже не повышал голоса. У меня с Хрущевым было много всевозможных встреч, и каждый раз разговор проходил в деловом, требовательном, иногда поучительном тоне, как это положено между старшим и младшим по работе. А известно, что уважение как слепая любовь: если и замечаешь какие-то недостатки, то им не придаешь особого значения.

Из всей обстановки становилось ясным, что если бы некоторые члены Президиума ЦК, набравшись мужества, своевременно и резко высказывали, что думают, Хрущеву, все могло сложиться по-другому и принесло бы много пользы нашему общему делу, а события могли сложиться совершенно по-иному. Но мужество отсутствовало, слезы же и жалобы друг другу шли потоком. Н. С. Хрущев, чувствуя, что в его адрес никаких замечаний нет, все больше веровал в свою непогрешимость. И вопрос был доведен до «точки кипения», а так как «предохранительного клапана» не было, то дело дошло до «взрыва».

Позже многие члены Президиума ЦК КПСС говорили, что Н. С. Хрущев был горяч, несколько резок, но незлопамятен и очень общителен, берег кадры, с которыми он работал. Безусловно, он глубоко был предан нашей партии. Многие говорили, что впоследствии при новом руководстве все это было утеряно.

Одним словом, выступать было нелегко, а надо, «ставка сделана, игру вести надо».

В своем выступлении я остановился на вопросах работы промышленности, сельского хозяйства, партийно-организационных. Ущемление прав республик, беспрерывные реорганизации всех звеньев порождали неуверенность, отрицательно сказывались на нормальной жизни партии и страны. Но вся порочность «наших установок» заключается в том, что неизвестно кем и когда установлено. Получается, что если кто политический руководитель, то он должен быть непререкаемым вождем, изрекать только истины, причем «глубокие и гениальные», и все эти истины должны восприниматься всем народом, партией и поддерживаться. Средства массовой информации и пропаганды наперебой восхваляют «гениальность» мыслей, непререкаемость высказываний. И все это и другое стараются «объяснить» авторитетом, порядком и дисциплиной. На самом же деле создаем культ, уверенность в непогрешимости и «гениальности», часто в угоду всему этому идем на искажение исторических фактов. Нигде, никто, ни под каким предлогом не может покритиковать действия руководителя, сделать замечания или высказать свою точку зрения. Фактов по этим вопросам можно привести множество, но об этом несколько позже. Страдаем мы и другой крайностью: если отстранили руководителя от власти, то тогда валим на него все и вся. Все это воспринимается в партийных рядах и в народе болезненно, со значительным недоверием к проводимым мероприятиям. Часто наспех выдвинутые лозунги мы «одобряем», много пишем, шумим, а потом забываем о них или стыдливо умалчиваем. Так было с призывом «перегнать США по производству молока, мяса на душу населения» или «в течение десяти лет предоставить каждой семье отдельную квартиру». Не один же человек это «выдумывает», а если он «выдумывает», то надо, чтобы находились силы, разумно противодействующие подобным иллюзиям и политической демагогии. Даже в религии против всякой ереси выступают остро, так почему же в политике, где затрагиваются интересы народа, допускаются такие «вольности»? Все это наносит нам огромный вред, порождает неверие.

Мне было нелегко говорить. Когда я «осмелился» сказать несколько критических замечаний в адрес Президиума ЦК, это кое-кому очень не понравилось. Еще тогда по моему выступлению Брежнев проронил: «Ну что ж, выступает кто как может и как понимает».