и раньше. Типологические сопоставления у Марра и Мещанинова были самым тесным образом связаны с идеей стадиального развития языков мира. Таким образом, типология у них не была чем-то самодовлеющим и всегда была подчинена идее стадиальности.

Что же касается доклада Р.О. Якобсона, то и здесь развиваемые положения в какой-то мере были известны и раньше.

Кроме того, приоритет открытия понятийных категорий принадлежит не И.И. Мещанинову, а Отто Есперсену.

Некоторые лингвисты пытаются представить дело таким образом, будто подлинно научная разработка проблемы универсалий связана с появлением структурализма. Высказывается мнение, что прежде в большинстве случаев представление об универсальности определенных явлений в языках

«были либо малоинформативными (относясь к универсальности методов описания разных языков, а не к универсальной распространенности языковых явлений), либо просто неверными… Подобные „морфологические“ универсалии выдвигались на разных этапах развития языкознания… (сюда относятся, например: утверждения о том, что грамматический строй или элементы грамматики не могут заимствоваться из другого языка; представление об определенной связи генеалогической и традиционной морфологической классификации языков; утверждение о том, что необходимым условием для усвоения чужеродного звука в заимствованных словах является наличие „пустой клетки“ в системе заимствующего языка; упрощенное представление о единстве глоттогонического процесса)»[389].

В свою очередь Р.О. Якобсон так характеризует вкратце историю исследований в области типологии:

«Непродуманные и скороспелые рассуждения по поводу языкового родства скоро уступили место первым исследованиям и достижениям сравнительно-исторического метода, тогда как вопросы типологии на долгое время сохранили умозрительный, донаучный характер»[390].

Подобные оценки по меньшей мере необъективны. Языковедам прошлого не было чуждо понятие типичного, они имели представление об универсалиях и широко применяли их в своих научных исследованиях, хотя и не пользовались сами термином «универсалии». В отличие от современных теоретиков универсалий они не устанавливали абстрактных универсалий, хорошо понимая, что тривиальности типа «во всяком языке есть гласные и согласные» ровным счетом ничего не дают. Что же касается диахронических и некоторых импликационных универсалий, то практически они им были известны.

Г. Хёнигсвальд совершенно правильно отмечает, что

«идеи младограмматиков об общих (т.е. универсальных) закономерностях языковых изменений опирались на самые тщательные исследования. Младограмматиков с первого взгляда гораздо труднее обвинить в глоттоцентризме, поэтому многие из этих идей живы и поныне. Любой труд по историческому языкознанию содержит детально разработанные формулировки общих законов языковых изменений»[391].

И это так. Многие сравнительно-исторические грамматики разных языков свидетельствуют о глубоких знаниях типовых линий исторического изменения звуков, грамматических форм и синтаксических конструкций, которые проявили при составлении подобных трудов их авторы.

Первым импульсом, возбудившим поиски лингвистических универсалий, была идея отождествлявшая человеческий язык с живым организмом. Сторонник этих идей А. Шлейхер, подчеркивая, что «существо человека в его основных проявлениях повсюду одно и то же», делал заключение:

«Поскольку органы речи у всех людей в сущности одинаковы, то и производимые ими звуки, во всех языках одинаковы… Все индоевропейские языки, а также неиндоевропейские, переживают сходный путь изменения не только в общих линиях, но и в частностях»[392].

В специальном исследовании о так называемом зетацизме Шлейхер прослеживал исторические судьбы различных согласных в положении перед j (также перед е и i) в различных индоевропейских и неиндоевропейских языках, всюду отмечая сходные результаты, например превращение предшествующих согласных в аффрикаты. По существу эта работа представляла собой исследование диахронической универсалии. Зетацизм, как и все звуковые законы, Шлейхер объяснял сходным устройством произносительных речевых органов у разных народов[393].

Эта идея была подхвачена многими лингвистами. Г. Курциус вслед за Шлейхером утверждал, что в истории звуков наиболее наглядным образом обнаруживаются устойчивые законы, проявляющиеся в такой же последовательности, как и законы природы[394]. Ф.Е. Корш подчеркивал, что в «фонетике есть общие всем языкам законы, которые вызывают одинаковые явления помимо всякого родства и предания», а в области синтаксиса «законы так сказать физиологические отступают назад перед общими всем народам законами. Одинаковые потребности духа вызывают и одинаковые явления: мышление, воля, чувство, ищут для себя выражения во всех языках без различия и создают соответственные роды предложений»[395]. П. Пасси также полагал, что изменения в языках совершаются не случайно, но следуют определенным законам, которые хотя и обнаруживают вариации в различных языках, но в целом являются удивительно устойчивыми[396]; в работе Пасси приводилось множество примеров, иллюстрирующих это положение. По мнению Мартине, Пасси дал самое ясное изложение функциональной теории фонетических изменений[397]. Наличие общих формул языковых изменений признавал также А. Мейе.

«Все лингвисты, – писал А. Мейе, – которым приходилось заниматься рассмотрением фонетических изменений и устанавливать регулярные соответствия между разными языками, замечали, что изменения эти следуют каким-то общим типам… морфология так же, как и фонетика развивается по общим формулам»[398].

Наличие общих формул языковых изменений признавали также Ж. Вандриес, А. Доза, Р. де ла Грассери[399] и многие другие лингвисты. Об одной из книг, издание которой явилось большим событием в языкознании своего времени, Г. Хёнигсвальд замечает:

«Классическая работа Граммона „Traite de phonétique“ (в которой, между прочим, можно видеть предвосхищение многих структурных работ) посвящена именно универсальным законам звуковых изменений»[400].

В работах А. Шлейхера, Г. Курциуса, М. Граммона, А. Доза, А. Мейе, Ж. Вандриеса, Р. де ла Грассери, Р. Готье, Ф.Е. Корша, М.М. Покровского, О. Есперсена и др. можно найти большое количество примеров, иллюстрирующих различные диахронические универсалии: гласные неударных слогов стремятся к ослаблению; в интервокальном положении смычные часто превращаются в фрикативные; согласные в конце слова оглушаются; велярное ḷ часто изменяется в v или ṷ (П. Пасси); конец слова во многих языках подвержен разрушению (Г. Готье); аспирированные смычные исторически являются неустойчивыми; гласные под ударением стремятся к дифтонгизации; интервокальная позиция может вызывать озвончение согласных (М. Граммон); s часто превращается в h, но не наоборот; придыхательные обнаруживают тенденцию к превращению в спиранты (Ж. Вандриес); перфект часто превращается в простой претерит (А. Мейе); при сравнении часто употребляются аблативные конструкции (Ф.Е. Корш); причастие настоящего времени действительного залога часто превращается в nomen agentis (М.М. Покровский); слова со сходным значением имеют сходную семантическую историю и т.д. Это были не «мифологические», а действительные универсалии, не утратившие своей познавательной ценности и в настоящее время.

Следует отметить, что все сколько-нибудь значительные открытия в индоевропеистике фактически основывались на использовании диахронических универсалий. Долгое время предполагали, что в индоевропейском было только три гласных – a, i, u и только наблюдение над поведением k перед гласным а в