конце концов пришел к тому, что выставлял секс (даже с целью деторождения) аморальным и противоестественным. <…> Толстой <…> оказался переходной фигурой от реализма к раннему русскому модернизму, сформированному Владимиром Соловьевым и его последователями- символистами. Ведь именно Позднышев, герой противоречивой повести Толстого «Крейцерова соната» (1889), заявляет, что в идеальном мире роду человеческому придет конец.

В основе антипрокреативного вызова обществу была религиозная философия Владимира Соловьева <…>. Его эксцентричные взгляды на любовь заложили основу для деятельности нескольких ключевых для модернизма фигур. Это супруги-символисты Зинаида Гиппиус <…> и Дмитрий Мережковский <…>, чьи теории и экспериментальные жизненные практики представляли собой одну из самых обширных антипрокреативных утопических программ эпохи[217] [МАТИЧ. С. 2].

Ре-Ми. Шарж на З. Гиппиус, Д. Мережковского и Д. Философова

И действительно, с точки зрения привлечения к себе общественного внимания, асексуальный союз молодых художников, литераторов и религиозных мыслителей-символистов — сестер Татьяны, Натальи и Зинаиды Гиппиус, Дмитрия Мережковского, Дмитрия Философова и Антона Карташова в даже в розановском кругу общения был чем-то из ряда вон. Он являл собой

достаточно уникальную по своей внутренней организации группу «протестующих»: жили вместе, семьей, но в браки не вступали (брачный союз 3. Гиппиус и Мережковского не был прокреативным), переживали взаимные эротические притяжения и отрицали половой акт, деторождение и любые формы сексуальных отношений. Ихтайный союз напоминал мистическую секту, они же считали себя основателями новой церкви[218].

Интимная жизнь сестер Гиппиус возбуждала в литературно-художественной среде всевозможные сплетни и пересуды. Пристальное внимание к их взаимоотношениям проявлял В. Розанов. 4 августа 1907 года Татьяна сообщала сестре: «Розанов прямо младенец: перечитала еще его письма; обещала ему ответить. Он всех нас подозревает в откровенном разврате и одобряет, это ему <яснее —?> и понятнее, „божественнее“, нежели неприятие брака, что для него „дьявольщина“. Все-таки тело признаем, хоть не родим, что печально, но не страшно».

В своем специфическом любопытстве мистик «пола» был на верном пути. Так называемые «дневники» Татьяны Гиппиус отчасти могли бы послужить материалом для еще одного раздела его «Метафизики христианства». Не напрасно 3. Гиппиус шутливо пеняла Розанову: «Жаль, что с Татой-Натой[219] раздружились. Они девочки для вас полезные. Правда, „девочки“ в них нет… Я об этом вздыхаю. Мне, вот, скоро 50 лет будет, а во мне до сих пор, если не девчонка, то мальчишка есть, во всяком случае…».

<…>

Смысл эксперимента сестер Гиппиус <в области асексуальной («платонической») любви> отчасти заключался в попытке перелить эротическую энергию из области биологической в сферу интеллектуального, художественного и религиозного творчества (опыт испанских мистиков — Святой Терезы и Святого Иоанна Креста, столь почитаемых Мережковскими), достичь максимального роста личности «по вертикали» — посредством отказа от полового акта и деторождения (развития «по горизонтали»). Путь возрастания личности осмыслялся членами братства как путь утверждения «Главного» и истинной любви к Святому Духу.

Нет, не дурная это бесконечность,

Плотских законов естество:

Мост, перекинутый отсюда в вечность,

Святого Духа торжество.

Т. Гиппиус)?) [ПАВЛОВА М. С. 391–394, 398].

В записи от ноября 1914 г., — т. е. сделанной сразу же после разрыва с Мережковскими и Религиозно-философским обществом, из которой явствует, что принимая гомосексуализм — «s», как вполне нормальное гендерное состояние — «третий» или боковой «пол», Розанов при этом считает его «холодным» и «бескровным»:

— Мы (Тата и Ната) еще расставались друг с другом хоть на 2–3 дня, на неделю. А Дим. Серг. и Зина никогда в жизни не расставались на полный день. Это тоже показательно. Значит было что-то крепко их связывающее. Митя «без Зины», кажется, сейчас же бы умер; замерз или рассыпался. «Я только дух Зины, а самого меня собственно нет» — вот впечатление их жизни.

Между тем ни для кого не было сомнения из окружающих, что они собственно и «не живут». Это прямо невообразимо относительно их. Они и спальни имели разные. Да и очевидно оба в этом не нуждались и не могли. Когда к ним присоединился «ты» и «Дима» — все трое опять-таки не «жили». Что это такое?

«Античные люди» — так хочется назвать всех их — целую колонийку людей, зябнувших в России. Зина, Митя и потом около них Дима <Философов>, с Бакстом[220] и проч., — все это были какие-то «заморыши» в европейской цивилизации, — и они расцветали и были «собою» лишь около Тармино и Сиракуз, своей древней и вечной родины, своей ноуменальной родины. Не Мережковский был холоден, а Мережковскому было холодно. Никто столько не проповедовал Христа: но ни от кого, я думаю, в тайне вещей Христос так не страдал, как от Мережковского, если только…

Спасибо ему, все-таки, Мережковскому, за любовь, за дружбу. Почему? У меня — красное лицо, у него — вечно бледное. И было, я думаю, физиологическое притяжение. Я только к старости узнал, что «красные» тоже могут нравиться, очень. Влечет кровь. Ее у меня было много, у Мер<режковского> почти ее не было. У Зины духи в жилах, у Мити в жилах «разные идеи». Ну, Господь с ним. Спасибо за дружбу, за милую дружбу[221].

Ниже мы подробно остановимся на высказываниях Розанова касательно гомоэротических отношений, которые, по его убеждению, царили в семействе Мережковского-Гиппиус. Здесь же отметим, что в своей интимной переписке, ведя разговор на сексуальную тему, Розанов нисколько не стесняет себя рамками приличий в описании своих эротических фантазий. С особенным удовольствием он распространяется о своих сладострастных видениях в письмах к близко знакомым ему женщинам. Здесь налицо явное трикстерство, ибо общественная мораль той эпохи подобные откровения классифицировала как верх непристойности. Хотя письма такого рода относились к разряду сугубо интимной переписки, из-за свойственной Розанову привычки «выбалтывать» любые секреты и эпатажной нескромности его корреспонденток, их содержание часто становилось достоянием общественности. Известны две его корреспондентки, коим он посылал письма такого рода, — Зинаида Гиппиус и Людмила (Бела) Вилькина-Минская. В одном из писем Гиппиус он, в частности, представляясь эдаким шалунишкой, откровенно говорит не только о ней, но и, в сравнительном плане, о гениталиях ее сестер — скульпторе Нате и художнице Тате, живших вместе как девы-весталки (или лесбиянки?):

Когда пишу бабе — ну, не умею воздержаться от этих «глупостей». Там на том свете (ты грозишь) — хоть распори-пори меня, а на этом хочется поиграть «белыми грудями». Да и не только поиграть — а больше. Да и не только