„социальное тело“ как „сексуальное тело“». В его гимне детородному сексу просвечивает желание повернуть ход вырождения эпохи и влить в народ здоровую кровь [МИЛЛИОНЩИКОВА. С. 102].

Существует авторитетное мнение, что процветавшая в Серебряном веке:

Русская философия любви была скорее метафизической, чем феноменологической, то есть реабилитировала абстрактный Эрос, часто мистифицируя проблему и одновременно пренебрегая физиологией любви [БИНОВА. С. 31–32].

В контексте этого утверждения Розанов выступает как пансек-суалист, в одиночку борющийся с андрогинной или асексуальной в своей интенции русской «эротической утопией», во имя плотской гетеросексуальной любви. В интимной переписке с Павлом Флоренским, ведшейся на протяжении полутора десятилетий (1903–1918) и носившей, с обеих сторон, абсолютно откровенный и даже исповедальный характер — см. Гл. V, Розанов утверждает в частности, что никогда не обладал активно реализующимся либидо. Все его мысли желания и представления сексуального характера — суть визионерские фантазии, или, в его терминах, ноумены.

Мишель Фуко в своем сочинении «История сексуальности» рассматривает сексуальность не как переживаемое, а как анализируемое. В этом случае сексуальность для него объект исследования, а он не субъект переживания. В письмах же Розанова переживаемое совмещается с анализируемым и в этом состоянии на передний план выходит эмоциональная составляющая, которую можно оценивать с психофизической точки зрения. При таком подходе высказывания Розанова) о своей фаллоцентричности, сексуальности и страстному интересу к гомоэротике (см. об этом в Гл. IV), действительно позволяют классифицировать его как психопата (см. об этом в Введении) с симптомом реактивного паранояльного бредообразования[229].

Розанов в письмах Флоренскому манифестирует себя истовым фаллоцентристом[230]. Мужской половой орган возводится им — в полном соответствии фаллическим культом в языческих религиях[231], в ранг божественной творческой силы:

Бог несколько фалличен, это бесспорно, египтяне «не с ума же сошли», выдумав Озириса с поднявшимся фаллом [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 330].

Флоренский, выступая в качестве оппонента-аналитика, в свою очередь ставит ему диагноз:

Φαλλός есть источник Вашего пафоса и Вашей глубины [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 22].

Оба мыслителя считали «фаллизацию» социальным проектом. В своей животной физиологичности фалл видится Розанову, также как и православному священнику (sic!) о. Павлу Флоренскому, гнозисом — высшим, эзотерическим и мистическим знанием, оккультной тайной, средоточием «всемирно-исторического» могущества:

Один очень ученый священник (Флоренский. — М.У) <…> мне сказал, что без некоторого восстановления фаллизма мир погибнет в холоде позитивизма и рационализма. <…> Есть малый остаток это понимающих и мы не должны дать угаснуть светильнику <…>. Мы должны стремиться к оживлению <…>, <чтобы> пробудить любовь к Древу жизни. Вызвать мысль и чувство: «а не так это просто, откуда родятся дети» [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 300–301].

Животный инстинкт как таковой — присутствует ли он в звере или в человеке — вот один из лейтмотивов переписки этих двух православных христиан.

Розанов и Флоренский предстают в ней как философы инстинкта, <гимнографы фалла — М. У.>, который в его животной физиологичности <представляется им> оккультной тайной, средоточием «всемирно-исторического» могущества, и, более того, Розановым прославл<яется> и возво<дится> в ранг божественной творческой силы. Оба — и Розанов и Флоренский — выступают в переписке как крайние материалисты: Флоренский свое libido собственно к материи сублимирует до оккультной чувствительности (уникальны его восприятие запахов, чувство вкуса и осязания и пр.). Идеологема Мережковского «святая плоть» — вот тот псевдохристианский лозунг, которым Флоренский оправдывает свои «платонические» эксперименты, которому следует и в «гетеанских» созерцаниях. И он и Розанов в опытных переживаниях хотят как можно сильнее дистанцироваться от ненавистного ratio: погрузившись в инстинкт, созерцать его как бы со стороны, посредством тонкой интеллектуальной интуиции, а результат затем схватить словом. Таков путь к «мировым тайнам», практикуемый корреспондентами. Согласно Розанову, фаллизм, в особенности нетрадиционный, есть «тропка» богопознания, один из путей к святости [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 386]. «Силы фалла неисчислимы» (там же), но чтобы их изведать, наблюдателю надо, по Розанову, насколько возможно отринуть свою человеческую природу. «Дороже египтян, — пишет он в маниакальном угаре, — для меня ничего нет, а между тем их совокупление с животными, почти всеобщее — я думаю, бесспорно» [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 388]. Дальше, кажется, в гнозис бездны идти невозможно. О Розанове нельзя говорить на академическом языке — словно это ученый антрополог или психолог, занимающийся гендерными проблемами (среди его современников устойчивой была «ассоциация „Розанов — пол“», — замечал Флоренский [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 85]. <…> внутренняя жизнь Розанова была непрекращающимся сексуальным экстазом, и это состояние еще обострялось во время писательского творчества, <о чем в частности свидетельствует его> исповедально<е> — перед Флоренским — признания: «Мне кажется, у меня мозг fall’ообразен и особенно vulv’ообразен, — правая ½ его — fallus, левая — vulva: и их соотношение напоминает мне душу, особенно во время писания, да и всегда, в свободную минуту» [РОЗАНОВ-СС. Т. 29. С. 213]. Новый Завет, дающий ответы на все вопросы, разрешает наше недоумение в связи с феноменом Розанова указанием на древнее заблуждение: «Слава их в сраме» (Флп. 3, 19). Фалломан, глубоко больной человек, Розанов собою олицетворяет при этом данную первохристианскую ересь [БОНЕЦКАЯ (I)].

Таким образом, с позиции традиционного богословия мы можем утверждать, что христианские философы Василий Розанов и о. Павел Флоренский как:

Идеологи нового религиозного сознания делали ставку на архаизацию человека, на расковывание древних инстинктов, словно соревнуясь в степени приближения человека к животному [БОНЕЦКАЯ (I)].

В качестве еще одной иллюстрацию к этому тезису приведем следующую выдержку из письма Розанова — Флоренском от 20 мая 1917 г.:

Кстати, этой весной я видел то, что всегда называл miracula sexus <чудо пола, лат.>: шел по Шпалерной, недалеко отошел: и подняв голову, увидел посередине дороги «начало у собак». Задержался в шаге: и когда б. в уровень, увидел, что сука гордо стоит, подняв шею и голову, как царица: он же делает усилия и почти начал. «Все шло как следует». Пока сзади их показался и послышался воз: тогда «он» спустился. Вся в страсти сука (чего я никогда в жизни у животных не видал), — когда он стоял, как угорелый («прервано») — подвела голову ему под брюхо и стала облиз<ывать> весь еще обнаженный, большой х..й. Он стоял ошалелый. Не шевелясь. Она долго это делала. Потом, вбежав в снег (сугроб), легла в него как в пух и стала (1-й раз видел) есть снег. Большого роста оба. Эта их красота и величие поразили меня. И я думаю: до чего несчастны и гнусны все «козлоногие сатиры» (и нимфы) у греков перед этим простым и ясным зрелищем природы, которое было до такой