на свою самую давнюю и дорогую подругу, которая выглядит сейчас такой уверенной. На минуту весь зал замирает. Ни шарканья, ни кашля публики, и даже журналисты перестают стучать по клавиатуре, когда две женщины оказываются лицом к лицу. Элизабет выглядит как всегда — ухоженные светлые волосы, худое лицо, быстрые голубые глаза… Но Брай кажется, что перед ней манекен. Взгляд Элизабет пристальный и тяжелый, и Брай сразу понимает, что их разделяет целый мир, и знает — тверже, чем что-либо на свете, — что эта женщина, которая утешала ее, любила и так ценила их дружбу, теперь ее презирает.

Но затем Элизабет делает нечто неожиданное, что сбивает Брай с толку гораздо сильнее, чем ледяная холодность. Она улыбается. Элизабет улыбается и говорит так тихо, что только Брай ее слышит:

— Хай, Брай.

Брай хватается за перила, чтобы устоять на ногах. Вот он, проблеск прежней Элизабет — изменившийся, да, но это все тот же голос, который она слышала каждый день всю свою взрослую жизнь. А вот ее глаза… Глаза Элизабет все еще полны гнева. Брай знает, что, несмотря на улыбку и мягкий голос, этот манекен — не ее подруга, а опасное создание, твердо намеренное сбить Брай с толку, заставить ее выглядеть неуравновешенной, способной намеренно причинить вред ребенку.

Брай крепче хватается за трибуну, кивает Элизабет, чтобы показать, что она готова, и улыбка, как подстреленная на взлете птица, опадает с лица Элизабет.

— Миссис Коли, не могли бы вы своими словами рассказать суду, почему вы решили не вакцинировать дочь?

Брай открывает рот, и пламя, рвущееся из груди, будто опаляет ей горло. Слова приходят и причиняют боль. Однако есть нечто очищающее в том, чтобы наконец поведать миру — новому миру, который считает ее тупой, беспечной и безрассудной, — правду: ей было страшно.

— У моего старшего брата тяжелая форма аутизма, он не говорит. Уже тридцать лет он живет в интернате. Всю жизнь мне твердили, что аутизм брата — прямое следствие прививки от кори, которую ему сделали в детстве. В моей семье есть и другие болезни — болезнь Крона, астма, — и я выросла, веря, что это тоже последствия прививок. Отказ вакцинировать мою дочь, по сути, даже не обсуждался: я просто знала, что не могу пойти на этот риск. Так же, как мы не позволили бы ей играть с ножами, я не позволила бы ее вакцинировать.

Элизабет смотрит на Брай невидящими глазами, как будто ее объяснение настолько скучно, что она едва не засыпает.

— Кто «твердил» вам в детстве, что вакцина — это риск?

— В основном, мама. Она считала, и до сих пор считает, что от вакцин гораздо больше вреда, чем пользы.

— Вы считаете себя ответственным родителем, миссис Коли?

— Я не идеальна, я могу быть неорганизованной…

— Я не спрашиваю, насколько вы неорганизованны, я спрашиваю, считаете ли вы себя ответственным родителем. Да или нет?

— Да.

— И когда вы повзрослели и стали ответственным родителем, вам не пришло в голову самой изучить вопрос, разобраться в теме вакцинации?

Краем глаза Брай видит, как Эд делает пометку в пустом блокноте.

— Мой муж, Эш, хотел…

Брай смотрит на Эша, который неподвижно смотрит на нее, даже не моргает.

— Еще раз, мой вопрос не об этом. Я не спрашивала вас о мистере Коли, я спрашивала о вас лично. Вы сами изучали вопрос о безопасности и эффективности вакцин, будучи взрослым и ответственным родителем?

— Ты же знаешь, что нет.

Судья Бауэр поворачивается к Брай и говорит с ноткой предостережения в голосе:

— Прошу вас во время ответов обращаться к суду, миссис Коли.

Брай прочищает горло, кивает судье Бауэру в качестве извинения и, глядя вдаль, поверх присутствующих, говорит:

— Нет, я не изучала этот вопрос.

— Вы знаете, сколько авторитетных научных исследований за последние двадцать лет подтвердили — или хотя бы предположили — наличие связи между КПК и аутизмом?

Брай качает головой.

— Нет? Разумеется, нет, ведь вы не изучали этот вопрос. Ответ — ни одного. Ни одного авторитетного научного исследования из сотен опубликованных за последние двадцать лет, которое выявило бы хотя бы намек на такую связь.

У Брай в голове шумит. Ей мерещатся крики о вреде алюминия, передозировке токсинами и высвобождении вируса, но это не ее голос, а кричит Сара.

— Если бы я могла вернуться назад и все изменить, я бы это сделала.

Элизабет вскидывает голову, смотрит Брай прямо в глаза и шипит:

— О, поверьте, если бы вы могли вернуться назад и все изменить, вы бы и близко не подошли к моей семье.

— Миссис Чемберлен! — Голос судьи Бауэра дрожит от гнева, потому что происходящее в суде вырвалось из безопасной юридической сферы и мгновенно обрело характер семейной сцены. — Официальное предупреждение. Если вы снова перейдете на личности, я буду вынужден прекратить дачу показаний. Вы меня понимаете?

— Да, ваша честь, прошу прощения.

Элизабет пристыженно смотрит в пол, а журналисты с открытыми ртами начинают усиленно стучать по клавиатурам ноутбуков и экранам планшетов. Но по мелькнувшей в уголке рта Элизабет улыбке Брай понимает, что та намеренно перешла на личности. Она хочет напомнить суду и людям за его стенами, читающим газеты и просматривающим заголовки в интернете, как вероломно была предана. Она храбрая мама-медведица, которая защищает своего малыша, а Брай — жестокий охотник, поймавший ее детеныша в капкан. Это очень личное. Элизабет заправляет волосы за ухо; этот жест как будто возвращает ее к роли юриста.

— Что произошло 22 июня 2017 года, миссис Коли?

Брай морщит лоб. Она понятия не имеет; ее память теперь редко обращается к событиям, произошедшим раньше июля 2019 года. В голову ей приходят только божьи коровки.

— Вы выглядите озадаченной, миссис Коли. Позвольте, я освежу вам память! Вы были в лондонском парке на пикнике с друзьями и вашей недавно начавшей ходить дочерью. Вы пили вино, и ответственный родитель мог бы сказать, что вы выпили слишком много, потому что вы потеряли вашу дочь, не так ли, миссис Коли?

Страх обжигал, как раскаленная лава, пока Брай бегала по парку Лондон-Филдс, выкрикивая имя Альбы.