Эд достает из портфеля тонкую папку и подталкивает ее к Брай и Эшу. Он придерживает ее одной рукой, еще не готовый раскрыть спрятанные внутри секреты.

— Итак, это копии документов для Бауэра, в которых представлен мой план защиты.

Эд переводит взгляд с Эша на Брай и снова на Эша. Его глаза взволнованно вспыхивают.

— Так вот, я знаю, что у вас есть вопросы насчет моего подхода.

Эш не знает, куда девать под столом ноги. «Вопросы» — это еще мягко сказано.

— И я полагаю, что вот это, — Эд постукивает по папке длинными пальцами, — вызовет у вас еще больше вопросов. Но вы должны довериться мне и позволить делать свою работу, хорошо?

Еще одна вещь, которая не давала Эшу сомкнуть глаз хмурыми декабрьскими ночами, — Эд после того, как произнес вступительную речь, не предпринимал больше никаких активных действий, и лишь говорил: «Благодарю, ваша честь, у защиты нет вопросов», — когда судья предлагал провести перекрестный допрос свидетелей Элизабет.

Иногда, когда суд застревает на какой-нибудь юридической мелочи, Эш сидит на жесткой скамье и прикидывает, во сколько ему обошелся Эд — почти пятнадцать тысяч, по его подсчетам. Эд уже пытался успокоить Эша таким же образом, как и сегодня утром. Он говорил, что будет лучше, если он не станет слишком раскрывать свои планы, и убеждал Эша довериться ему. Он утверждает, что точно знает, что делает, и доволен тем, как все продвигается. Эш не понимает, как он может быть доволен, ведь судья еще не слышал ни слова со стороны защиты. Каждый раз, когда Эд повторяет, что у него нет вопросов, судья Бауэр поднимает брови и выпячивает губы так, будто он слегка раздосадован или удивлен, — Эш не знает, что лучше, но ни то ни другое не выглядит обнадеживающе.

Стратегия Элизабет — Эш всегда думает об иске как о ее иске, — напротив, кажется ему тщательно продуманной. За последние два дня она вызвала в качестве свидетелей устрашающее количество специалистов, включая консультирующего невролога Клемми, эксперта по инфекционным заболеваниям, представителя Службы общественного здравоохранения Англии, детского психолога и соцработника. Все они выглядели впечатляюще, отвечали на ее вопросы четко и спокойно. Медики подтвердили, что ничто не сможет вернуть Клемми зрение, — если, конечно, в нейрохирургии вдруг не случится прорыв. Еще двое ученых подтвердили, что если бы Клемми не заболела корью, то она все еще могла бы видеть. По их мнению, всему виной снижение коллективного иммунитета в Фарли и окрестностях — в основном из-за той чуши, которую постят в соцсетях. О присутствии Клемми на школьной ярмарке в ту злополучную субботу и о ее контакте с испанским школьником представитель Службы общественного здравоохранения Англии упомянул лишь вскользь, и Эш не смог удержаться, чтобы не наклониться к Эду и не шепнуть ему: «Ну хотя бы насчет этого у тебя есть вопросы?»

Но, к негодованию Эша, Эд ответил стандартной фразой: «Пожалуйста, доверься мне». Тяжелее всего было слушать отчет детского психолога. С мест для публики раздавались ропот и сдавленные всхлипы, пока суд выслушивал, как психолог цитировала запись беседы с Клемми: как ей больно, когда она ударяется об окружающие предметы, как она начинает забывать лица братьев и как боится вещей, которых прежде никогда не боялась.

Следующую группу свидетелей составляли уже не специалисты, а лично знакомые люди. На трибуну поднялся Джеральд и дрожащим от переполнявших его чувств голосом поведал суду, как на барбекю в июле они все обсуждали вакцины и Элизабет с Джеком явно дали понять, что им нужно быть особенно осторожными, чтобы защитить Клемми, а Брай и Эш «вне всяких сомнений» знали, что Клемми была уязвима. В какой-то момент Элизабет передала Джеральду салфетку, чтобы слезы больше не капали на его желтую жилетку. Она вызвала двух мам, Аманду и Дженни, которые улыбались Элизабет, пораженные ее храбростью. Они подтвердили, что да, письмо Элизабет о статусе вакцинации их детей было абсолютно ясным, они полностью поняли содержание письма и с уважением отнеслись к причине, по которой она была вынуждена его отправить. Одна из них все время исподтишка косилась на Брай, как Альба, когда ей сказали не смотреть на кого-нибудь, но она не может удержаться.

И вот настал момент, когда в списке истицы остался только один свидетель, Брайони Коли.

Эд убирает руку с папки, лежащей перед Эшем. Он смотрит на Брай, но она не двигается, так что он наклоняется вперед и сам открывает папку. Эш недоуменно смотрит на лежащий перед ним лист бумаги. Эд написал на нем лишь одно имя. Элизабет Чемберлен. Эд, похоже, замечает потрясение и беспокойство Эша. И он говорит:

— Я знаю, что ты думаешь, но все, что я могу, — это просить тебя довериться мне.

— Ты мог бы сказать нам, что задумал…

— Мы уже это обсуждали. Если я расскажу вам, то буду беспокоиться, что один из вас может — конечно же, неосознанно — начать вести себя иначе или сделает что-нибудь, что повлияет на ход дела. Поверь, я видел, как это бывает. Все идет хорошо, я не хочу рисковать.

Эш уже и забыл, каким высокомерным и самодовольным ублюдком Эд был в университете, но сейчас воспоминания возвращаются — как удар под дых. Возможно, он поступил опрометчиво, наняв старого приятеля; Эд даже не сделал им скидку по дружбе. Но Брай смотрит на Эша. За последние несколько секунд ее глаза, кажется, стали еще больше.

— Я согласна, если ты согласен, — говорит она. Эш напоминает себе, что через несколько минут его жена поднимется на свидетельскую трибуну и будет отвечать на вопросы женщины, которую не один десяток лет называла лучшей подругой. Женщины, которая сейчас сделает все возможное, чтобы уничтожить Брай.

Ради Брай он должен оставаться спокойным и решительным, но он не улыбается, когда кивает Эду и говорит:

— Ладно, похоже, у нас нет выбора. Мы вынуждены положиться на тебя.

Судья Бауэр снимает очки, пристально смотрит на Брай и мягко, будто волнуясь за нее, говорит:

— Миссис Коли, прошу подойти и занять место свидетеля.

При звуке своего имени Брай бросает в жар. Рука Эша падает с ее колена, когда она заставляет себя подняться. Как советовал Эд, она идет, не отрывая глаз от свидетельской трибуны. Она произносит слова клятвы тихо, но не дрожит и смотрит прямо