На все три вопроса Лопухин дал отрицательный ответ: «О побеге царевича не ведает, ни от кого о том не слыхал, писем от него никогда не бывало». Четвертый вопрос был задан в лоб и носил конкретный характер: «С резидентом цесарским обхождение ты имел ли и ныне имеешь ли, буде имел, то чрез кого, каких писем не посылал ли, понеже он, резидент, сказывал, что ты чрез него письма посылывал, то подробно сказать, о чем писанные».

Лопухин категорически отрицал не только посредничество австрийского резидента Отто Плейера в отправке писем в австрийские владения, но и знакомство с ним: «Он с ним незнаком, у него не бывал, а резидент у него, Лопухина, тоже не бывал». Лопухин лишь признал, что о побеге ему сообщил Иван Большой Афанасьев недель через пять-шесть после своего возвращения из Померании. Лопухин спросил у Афанасьева: «Где царевич обретается?» Получил ответ: «Обретается в Тироле». Лопухину хотелось знать подробности, и по наивности он задал вопрос: «Скажи де для Бога, с кем он об этом думал?» От прямого ответа Афанасьев уклонился и «будто смехом сказал: „Мы де ево это намерение ведали“».

Особый интерес следствие проявило к отношению Лопухина с Глебовым: «Ведал ли, что Глебов с сестрой жил блудно? Ведал ли о возмутительных письмах, вынутых у Глебова?» Аврам ответил: о блудной жизни Глебова с сестрой он не ведал, но «сестра де ево об нем, Степане, к нему, Авраму, писала, чтоб он к нему был добр, и он де к нему не токмо добр был, но и не любил ево». Далее Аврам явно запутался, ибо его показания приходят в противоречие с прежним заявлением о неосведомленности относительно блудных связей Глебова с сестрой: «Архиерей де Ростовский Досифей, как он был в Спасском монастыре архимандритом, приезжал к нему в Москву, когда он, Глебов, был у набору рекрут в Суздале, и говорил ему: „Умилосердствуй как-нибудь и зделай, чтоб ему, Степану, там не быть, понеже де блюдуся от него пакости“. И он де о том был в великом сумнении».

Самое тяжкое обвинение Лопухина, вскрытое во время первого Суздальского розыска, касалось его осуждения правительственной политики, сопровождавшейся усилением «тяготы народной», произволом губернской администрации. Обвинения Лопухин признал, но заявил: «То де казал в беспамятстве своем и великом страхе и ужасе».

Вместе с некоторыми другими колодниками Лопухин был доставлен в Петербург для продолжения розыска. Он принадлежал к числу тех обвиняемых, которых подвергали пытке дважды и в связи с разными розысками — первым Суздальским, Московским и Петербургским. Аврам не выдерживал истязаний, признавал вину, а после того, как приходил в себя, отрекался от показаний, заявляя, «что де говорил в беспамятстве и страхе». Так, во время повторного допроса в Петербурге он отрицал знакомство с Плейером, а после пытки, когда ему был нанесен 21 удар, признался, что спрашивал у резидента: «Где ныне царевич, не у вас ли?» И, получив подтверждение: «У нас, в Цесарии», добавил: «Чаю, царевича не оставят там; а у нас многие тужат об нем, и не без замешания будет в народе».

Авраму Лопухину Сенат вынес суровый приговор: за то, «что он желал по злонамерению своему государю смерти и спрашивал росстригу Демида (бывшего епископа Досифея. — Н. П.), будет ли сестра ево с сыном своим царствовать, и что царевич бежал, то хвалил, и за тайную корреспонденцию з бывшей царицей и с царевной Марьей Алексеевной разсуждал противно власти монаршеской и делам его величества, и за другие вины казнить смертию».

Казни приговоренных по делу царевича Алексея были совершены 8 декабря 1718 года у церкви Святой Троицы на въезде в Дворянскую слободу. Были отрублены головы Авраму Лопухину, дьяку Воронову, бывшему протопопу Якову Игнатьеву, Ивану Большому Афанасьеву, Федору Дубровскому. Головы выставлены на каменном столбе на железных спицах, а тела — на колесах близ Съестного рынка, за кронверком. Тут они оставались всю зиму, до 21 марта 1719 года, когда дозволено было снять тела с колес и отдать для погребения родственникам.

Заключительным аккордом Петербургского розыска можно считать розыскное дело ландрата Канбара Акинфиева. Его имя было названо Аврамом Лопухиным, с которым они разговаривали о бегстве царевича. Акинфиев был доставлен в Петербург 28 июля 1718 года, когда главного обвиняемого уже не было в живых и весь розыск практически завершился. На допросе Канбар показал, что Лопухин говорил ему о том, что царевич укрылся в Австрии, и выразил опасение, «не прошел бы к цесарю и не было бы разрыва между цесарем и его царским величеством». На что Канбар отвечал: «Опасно, когда начнется война, чтоб не было у нас в народе бунта».

Розыскное дело Канбара Акинфиева примечательно еще и тем, что Тайная канцелярия применительно к нему использовала прием, ранее не встречавшийся во время розыска: 16 августа Канбар был «вожен в застенок, и раздевай у дыбы, и спрашивай по пунктам», но пытан не был: «И того числа им не разыскивано для того, что просил оной Канбар, чтоб ему дать сроку одуматься и позволено было ему писать. А он, что припомнит, то напишет и принесет о всем самую истину». Канбару было задано пять вопросов, причем все они были связаны с его разговором с Лопухиным. Он ответил, что радовался «о сохранении царевича у цесаря в тот образ, что цесарь может с отцом примирить его… о возмущении говорил с одного рассуждения о слабости народа, в чем виноват». 21 августа Канбар был пытан, получил 15 ударов, показал то же, а ссылался на то, что «говорил все пьяной, спроста, ни в какую меру».

Как видим, розыскное дело Канбара Акинфиева перекликается с розыскным делом Аврама Лопухина, и главные обвинения в адрес того и другого совпадают. Однако Сенат 5 декабря 1718 года вынес Канбару более мягкий приговор: «…что он слышал от князя Щербатого и от Аврама Лопухина о побеге царевича… и в разговоре о том побеге разговаривал и тому радовался, а царскому величеству о том не донес, но еще говорил, чтоб не было от того в народе бунту, и за другие ево непристойные слова… в чем он Канбар с розыску винился, и за то за все учинить ему наказание: бить кнутом и сослать в ссылку в Сибирские дальние городы, а движимое и недвижимое ево имение все взять на великого государя».

Однако Петр — случай беспрецедентный — смягчил и этот приговор, подписанный Меншиковым, Яковом Долгоруким, бароном Шафировым, графом Головкиным и другими сенаторами: «По своему милосердию царское величество наказание тебе чинить не указал, а указал тебя за твои вины послать в ссылку без наказания».

Почему царь проявил несвойственное ему милосердие в отношении Канбара Акинфиева? Объяснить это можно тем, что следствие было практически завершено и виновные наказаны. Так по идее и должен был завершиться финал розыска, жертвами которого стали десятки людей.

Причем не все из них понесли хоть какое-то наказание. Правда, тех, кому удалось без тяжелых последствий для себя вырваться из цепких рук следователей, было немного. Таковы, например, подьячий Никифор Богдановский и его супруга, стиравшая белье «девке» царевича Евфросинье. Они были привлечены Тайной канцелярией к следствию в надежде узнать подробности о намечавшемся бегстве царевича. Однако во время следствия оказалось, что оба ничего не ведали. Вся информация супружеской пары состояла в том, что Евфросинья сказывала прачке, «что де царевич говорил с нею, Афросиньею, буде позволит государь, и я де на тебе женюсь». 22 июня 1718 года последовал приговор: «Подьячего с женой ево освободить на поруки для того, что они о побеге царевича не ведали, и важности до них никакой по розыску не явилось».