Нетрудно, наконец, обнаружить в конфликте между отцом и сыном столкновение двух представлений о роли монарха в государстве. Отец считал себя слугой государства, отдавал этой службе все силы и способности, «не жалел живота своего», в то время как сын готов был довольствоваться пассивной ролью «помазанника Божия», не обременявшего себя трудом, ратными подвигами, инициативой и активным участием в управлении государством.

Энергичному, не знавшему покоя, настойчивому в достижении поставленных целей отцу противостоял сын, ни о чем с таким вожделением не мечтавший, как о спокойной, лишенной забот и тревог жизни, склонный, выражаясь современным языком, к «обломовщине».

Смерть Алексея не разрешила столь волновавший царя вопрос о престолонаследии. Спустя год, в 1719 году, не стало и «шишечки», как ласково называли царь и царица болезненного четырехлетнего сына Петра — царевича Петра Петровича. Петр тяжело переживал эту утрату, ибо, как записал современник, «по мнению многих, царица, вследствие полноты, вряд ли в состоянии будет родить другого царевича». Так Петр остался без прямых наследников.

Лишение сына права наследовать престол царь объяснял отсутствием у того качеств государственного деятеля, нежеланием участвовать в делах управления и овладевать навыками, необходимыми государственному мужу. Но причина лишения сына прав на наследство лежала значительно глубже. Вряд ли Петр не знал об отсутствии свойств государственного деятеля у своей неграмотной супруги, когда затеял в 1724 году ее коронацию с целью закрепить за нею право наследовать престол. Он надеялся на своих соратников, у которых сердобольная Екатерина пользовалась уважением и которые, как он надеялся, поведут государственный корабль по намеченному им курсу преобразований.

Вряд ли Петр Великий мог предположить, что через полтора с небольшим десятилетия после его кончины на троне окажется его красавица-дочь Елизавета, тоже лишенная способностей государственного деятеля и смотревшая на трон как на источник удовольствий, которые она видела в балах, маскарадах, охотничьих вылазках и неукротимой заботе о нарядах и своей внешности. Соратники Петра покоились в земле, но Елизавета Петровна, совершая дворцовый переворот, клялась продолжать дело отца. Практически курс Петра продолжала бюрократия.

Затруднительно обнаружить качества государственного деятеля у царя-отрока, скончавшегося, не достигнув 15-летнего возраста, — императора Петра II, или у мстительной и жестокой племянницы Петра Великого Анны Иоанновны. При них, как и при Екатерине I и Елизавете Петровне, страной правили фавориты и бюрократия, продолжавшие курс, намеченный великим преобразователем.

Иное дело — Алексей Петрович, в котором отец видел не продолжателя, а противника всех его преобразовательных начинаний. Следствие по делу царевича вскрыло его намерение отказаться от преобразований, повернуть страну вспять, восстановить старомосковские порядки, предать опале соратников Петра, вернуть шведам завоеванные земли, отказаться от флота и ориентироваться на тех, «кто любит старину». Все это дает основание возвести семейную трагедию, связанную с делом царевича Алексея, в ранг государственной.

Дело царевича Алексея всегда вызывало исключающие друг друга оценки: одни осуждали поступок Петра, другие его оправдывали. Думается, обе точки зрения имеют право на существование, ибо разноречивость суждений объясняется разными критериями, положенными в их основу. Осуждение поступка Петра базируется на общечеловеческой мерке. В этом плане и самому царю вряд ли удалось примириться с собой, ибо он нарушил несколько раз повторенное обещание сохранить жизнь сыну, разрешить ему жениться на Евфросинье и т. д., если он возвратится в Россию. Беглец возвратился, и начавшееся следствие вскрыло его далеко идущие предательские планы. Но отец, считают сторонники этой точки зрения, должен был простить все, даже самые тяжкие прегрешения сына — на то он и отец. Петр же не то что не простил сына — он лично присутствовал в пыточной камере, и страшные мучения сына не смягчили его сердце. На следующий день после смерти сына от этих жестоких истязаний он устроил роскошный обед и бал в честь Полтавской виктории. Здесь в полной мере Петр проявил свою жестокость, впрочем, обнаруживаемую им и во многих других случаях.

Другая точка зрения исходит из того, что Петр в данной ситуации выступал не только в роли отца, но и во второй своей ипостаси — государя, чьи жизнь и деятельность не на словах, а на деле, в большом и малом были подчинены служению государству, заботе об общем благе подданных. Петр имел моральное право не жалеть своего непутевого сына, если он не жалел собственного живота. Даже историк второй половины XIX века М. П. Погодин, не будучи представителем государственной школы в историографии, описывая жестокий поступок царя, в конечном счете признал, что лишь малую толику времени он проводил в застенках Преображенского приказа и Тайной канцелярии — неизмеримо больше времени Петр отдавал заботам о благе России и своих подданных.

В сознании царя судьба сына в конечном счете трансформировалась в судьбу преобразований. Петр не сомневался, что все, им содеянное, чему он вместе с народом отдал талант и энергию лучших лет своей жизни, с воцарением сына пойдет прахом, и страна вновь превратится в Московию, в захолустье Европы, чем она и была до начала его преобразований. Судьба сына или судьба страны — таков был у царя выбор, и он его сделал. Читатель может принять этот выбор, равным образом как и оспорить его.

* * *

Розыск в Петербурге продолжался и после кончины царевича и вынесения приговора лицам, причастным к его делу. Хотя смысл в его продолжении отсутствовал, но такова природа работы бюрократического механизма, руководствовавшегося не рационалистическими, а чисто формальными соображениями: начатое дело необходимо довести до конца. К таким делам относится розыск Аврама Лопухина, родного брата бывшей царицы Евдокии Федоровны.

Петр и Тайная канцелярия явно переоценивали интеллектуальные способности Аврама, надеясь извлечь из него ценные сведения как об организации побега царевича, так и о его связях с сестрой, монахиней Еленой.

Лопухин был взят под стражу по предложению Скорнякова-Писарева, обнаружившего в Суздале его переписку с сестрою, еще 14 февраля 1718 года. Однако надежды следователей не оправдались: Лопухин не был причастен к главному преступлению — побегу царевича. Из его следственного дела явствует, что это был ординарный человек, оказавшийся, к счастью бывшей царицы, сердобольным и милосердным настолько, что с риском для себя готов был оказывать ей моральную и материальную помощь: он утешал ее в письмах, сообщал новости, касавшиеся судьбы ее сына царевича Алексея, посылал ей продукты и деньги.

Опытные следователи Тайной канцелярии предъявили ему 28 февраля 22 вопроса, значительная часть которых касалась его связей с сестрой. Из содержания некоторых вопросов явствует, что они возникли у следователей в связи с изучением показаний других подследственных.

Первые три вопроса касались бегства царевича: знал ли Лопухин о побеге царевича и давно ли советовался с ним или с кем-либо другим; были ли между ними письма, чрез кого пересылались и что в них было написано; когда царевич был в бегах, писал ли он письма в Цесарию, чрез кого посылал и каково было их содержание?