После первой пытки 25 мая 1721 года, когда расстриге Григорию было дано 25 ударов, он отрицал свою связь с Аврамом Лопухиным, но признал, что «другое письмо о выезде из монастыря писал он, устрашився келаря Павла Подлянского, своею рукою, коварством и подставкою отписывался, чтоб ево (Гедеона. — Н. П.) не можно познать было, понеже мысля на него, келаря, злобою, чтоб ево из монастыря изгнать». Второй розыск был учинен почти три недели спустя, когда раны чуть зарубцевались. Гедеону было дано девять ударов, но и их было достаточно, чтобы адская боль вынудила его признать: «А Аврам Лопухин в доме своем такие слова, что не забывай де бедных наших, кои ныне есть во странах ваших, ему, Григорию, говорил. А с первого розыску говорил то, будто Аврам того ничего о неоставлении и о протчем не говаривал, беспамятством…»

Любопытно показание расстриги Григория, характеризующее нравственный облик епископа Досифея. Оказывается, тот, будучи ростовским владыкой, советовал Гедеону прибавить в раку Александра Невского «хотя бы простых человеческих костей и голову приложить какого ни есть человека, давно умершего». У Гедеона хватило ума не воспользоваться этим советом, и он «того никогда не учинивал». Однако этим признанием расстрига Григорий еще больше отягчил свое положение, поскольку дал Тайной канцелярии повод вести розыск по новому обвинению.

Дело в том, что Петр, в связи с успешным завершением Северной войны и заключением в 1721 году Ништадтского мира, объявил амнистию, которая не коснулась Григория, так как следствие по его делу не было завершено. Расстриге довелось томиться в заточении еще год. Наконец, 20 октября 1722 года Тайная канцелярия донесла Сенату, что расстрига Григорий во всем признался и основания для его дальнейшего содержания в тюрьме исчезли. Ушаков спрашивал, как с ним быть, но Сенат с ответом не спешил. Тайная канцелярия 23 апреля 1723 года отправила новый запрос, на который три дня спустя последовал ответ: Сенат уклонился от прямого ответа, поручив Тайной канцелярии самой решить вопрос в соответствии с тем, как в подобных случаях «его императорского величества указы повелевают».

23 мая 1723 года Тайная канцелярия вынесла редчайшее определение: «…надлежало было учинить ему наказание бить кнутом. Однако же того ему не чинить, а заменить ему вышеписанными тремя розысками и послать в крепкий монастырь для содержания в работе до конца жизни неисходно».

* * *

По всей видимости, все участники розыска по делу царевича Алексея были отмечены пожалованиями. Правда, в распоряжении историков имеются указы лишь о награждении руководителей Тайной канцелярии. В те времена не считалось зазорным быть пожалованным вотчинами, принадлежавшими казненным или осужденным к их конфискации на государя, причем обвинителями нередко выступали как раз те, кто претендовал на вотчины, отнятые у осужденных. Подобная практика поощрялась царскими указами. Так, фискал, если докажет вину казнокрада, мог рассчитывать на получение половины имущества виновного, а если ему удастся изловить «нетчика», то есть дворянина, уклонившегося от службы или явки на смотр, мог стать владельцем всех его вотчин.

Среди казненных и осужденных по делу царевича Алексея числились крупные землевладельцы и душевладельцы. Так, лично за Аврамом Лопухиным числилось 1743 двора, причем считалось, что в каждом дворе проживало в среднем четыре человека мужского пола, а вместе с женщинами — восемь человек. Александр Кикин владел 456 дворами, а если считать дворы, которыми он владел вместе с братом Иваном, а также приданные за его женой Феклой, то надобно прибавить еще соответственно 91 и 390. За князем Василием Долгоруким числилось 799 дворов, за Федором Дубровским — 711 дворов, за Сибирским царевичем Василием — 359 дворов, а за Федором Эварлаковым — всего 38 дворов.

Указом 9 декабря 1718 года «за верные труды в бывшем тайном розыскном деле нижепоименованные гвардии майор Андрей Ушаков, Григорий Скорняков-Писарев повышены рангами и деревнями». Ушаков стал гвардии подполковником, а Скорняков-Писарев — гвардии майором. Первый получил 200 дворов (Федора Дубровского, Сибирского царевича, В. В. Долгорукого и др.), второй — 199 (Ф. Дубровского, В. В. Долгорукого, Александра Лопухина). Александр Румянцев, хотя и не был причастен к следствию, но был пожалован щедрее двух первых — ему было пожаловано 664 двора (Кикина и Матюшкина). Больше же всех был обласкан царем Петр Андреевич Толстой. Петр I в специальном указе от 13 декабря 1718 года, адресованном Сенату, так оценил усердие Петра Андреевича: «За показанную так великую службу не токмо мне, но паче ко всему отечеству, в привезении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества, определяется Петру Толстому чин тайного советника действительного, да деревни Аврама Лопухина, да Дубровского Переславские деревни жилое и пустое, что за ними было по дачам и по владению, кроме тех, которые были за Аврамом Лопухиным данные из дворцовых и приданные жены его».

Петр Андреевич начинал службу беспоместным дворянином, но только за усердие в деле царевича получил 6972 двора, из которых 1090 принадлежали Авраму Лопухину и 228 — Федору Дубровскому.

История показывает, сколь капризной и неустойчивой бывает фортуна. В 1727 году на престол взошел сын царевича Алексея Петр II. Он освободил из монастырского заточения старицу Елену, которая вновь стала царицей Евдокией Федоровной. Царица добилась указа о возвращении Лопухиным и прочим жертвам розыска прежних владений. Все манифесты и прочие государственные акты, содержавшие «поношения» отцу государя царевичу Алексею Петровичу, были изъяты из обращения. Более других должен был пострадать Петр Толстой, сыгравший ключевую роль в возвращении царевича на родину и предании его суду и смерти. Однако к тому времени сам Толстой уже оказался в опале и прозябал в неотапливаемой келье Соловецкого монастыря. Все его владения были конфискованы.

24 ноября 1716 года

Письмо царевича Алексея графу Шёнборну

Господин граф и дражайший друг.

Я благополучно прибыл на место и нахожусь в полном довольствии. Премного благодарен за оказанные мне его Цесарским величеством милости и благодеяния. Прошу и впредь не обходить меня Вашими заботами. Я же во всяком случае постараюсь отблагодарить его и Вашу светлости.

Пересланные мне 100 дукатов получил и с учетом обещанного напоминаю, что тот, кто их вручил, по приезде многое расскажет. В ожидании скорейшего известия всегда готовый к услугам господину графу и моему наивернейшему другу

Алексиус. Вейербург