В этот день – старик как обычно вышел из дома около девяти часов утра. По меркам Санкт Петербурга это было рано – но по меркам Парголово в самый раз, здесь принято гулять допоздна, но и вставать поздно. Он вышел с плетеной из соломы корзинкой с соломенной же шляпой на голове – безобидный чудак, каких немало в пригородах.

Он шел по чисто выметенной дорожке, обсаженной уже проснувшимися от зимнего сна липами, раскланивался с немногочисленными встречными прохожими – рабочий день, в выходные здесь будет прорва – и сумрачно размышлял. Неужели это – то, что и должно было получиться? Чисто выметенные дорожки, домики, милые улыбки дамочек, гудки пригородных поездов – здесь давно перешли на электротягу, дабы не раздражать обоняние дачников тяжелым духом горелого угля. Неужели все – кончилась история? Неужели это то, к чему они пришли? Загородный домик, дети, которых называют в честь бабушек и дедушек, учительница музыки. Типичная мелкобуржуазная идиллия. Когда они начинали – им казалось, что вот – вот – и грянет, именно грянет новая эпоха, грянет громом орудий и револьверной пальбой. Но оказалось, что власть непроста – она вязкая как болото. Руку вытащил – нога застряла. Шагнул и…

Старик застыл на месте, глядя на смятый окурок Голуаза, прямо таки нагло лежащий на дорожке. Потом – обреченно и в то же время спокойно – поднял глаза, осмотрелся по сторонам.

– Давайте, чего там… – сказал он.

За кустами – раздался хохот, потом с треском – раздались в сторону ветки, и на дорожку – вылез пожилой, полноватый господин с оставшимися у него с тех еще времен грустными, меланхолическими, студенческими глазами.

– А, Брут? Как я тебя? Испугался, а?

Человек, кличка которого была Брут в честь убийцы Юлия Цезаря – смиренно посмотрел на старого друга.

– Чего смеешься, Боренька. Нет тут смешного…

* * *

– Тебя… призраки не беспокоят… в доме в этом? – участливо спросил Савинков.

– Призраки, призраки… С чего им меня беспокоить.

– Да уж. Тебя даже призраки боятся.

– А чего им меня боятся? – вдруг спросил старик.

Даже Савинков, сам отправивший на тот свет не меньше двухсот человек – вздрогнул от этого вопроса, с таким искренним недоумением он был задан.

– Я человек мирный… зла не делаю. Природу люблю, рисую вот. Чего им меня боятся? А что до того было… дак то, Боренька бред и неправда. Человек… это такое зловредное существо, Боренька, что тот, кто его с глаз долой уберет, тот только ли не услугу окажет. Видишь, красота тут какая? А там – посмотри…

Савинков поднял голову, чтобы посмотреть на мостящиеся вдали дымы высоченных труб.

– Я тут… поговорить приехал.

– Так говори… чего ж молчишь. Али стесняешься как красна девица, Говори, небось, я много всего слышал…

– Дело у нас есть. На Востоке. Большое.

– Большое? – иронически переспросил старик.

– Нефть там. Столько, что и не счесть. Пока все в секрете держат, даже не бурят больше. Добывают кое-как, впотаек. Если открыть, сколько ее там – война будет. Сразу же.

– Ну так и воюйте. Мне то чего… я стар для таких дел. Или надо Георга… в лучший мир отправить? Так – так бы и сказал.

Старик не шутил – и Савинков знал, что старик не шутит. Со временем – он стал еще опаснее хотя бы потому, что на такого – не подумают. А он и в самом деле Георга может убрать – Савинков в том ни разу не сомневался. Если его послать – то будет война или не будет – Королю Британской Империи конец. Сколько бы человек его не охраняло.

– Нет, этого не надо. Дело в людях. Точнее – в местных жителях. Большинство из них – радикальные мусульмане, то есть молятся Мохаммеду и ненавидят нас. Каждый, кто не их веры – для них враг. Англичане – поощряют их против нас. Поставляют оружие… кое-какое, но поставляют. Обещают им свободу.

– Известная та свобода.

– То-то и оно. Да только ты, Боренька и сам в эту свободу верил. Не?

– Верил… – сказал Савинков – и сейчас верю.

– Веришь? – испытующе посмотрел на него старик.

– Верю – повторил Савинков.

Старик какое-то время вглядывался в него.

– А ведь и в самом деле веришь, Боренька… – сказал он – как не удивительно…

– Знаешь, что я понял, Брут? Тогда… ты сам знаешь, когда. Свобода и воля – вещи разные. Свободу – надо не против режима, а вместе с ним завоевывать. Мы при свободе не пожили, каюсь – а вот дети наши поживут. А волю – ее народу давать нельзя. Никакому. А нашему – в особенности. Зловредная эта штука – воля.

Старик покачал головой.

– Умный ты человек, Боря. Смотри, сам себя не передумай.

– Не передумаю. Я для себя – все давно решил.

…

– Что думаешь? Насчет того, что я сказал.

– А чего тут думать? Хочешь перехватить игру англичан – создай свою партию. Помнишь – Союз русских фабрично – заводских рабочих. Цедербаума. Много они у нас кровушки попили…

– Это понятно. Я кстати тоже к этому и пришел.

– Помнишь еще… исторический материализм.

– Помню. Кстати – ерунда все это.

– Ерунда? – сказал старик – почему это ерунда.

– Историю творят люди. Не массы – а люди. И чаще всего – люди с револьвером.

Брут негромко похлопал в ладоши.

– Браво. Не ожидал такого признания.

– Дело в другом. Как только мы создадим партию – англичане начнут охоту. А ты знаешь, как они умеют охотиться.

– Партия это вождь.

– В том то и дело. Именно этим – она и уязвима. Не говоря о том, что и вождь может переметнуться.

– Если опасен вождь – создай миф – сказал старик – это будет еще убедительнее… Люди верят в мифы больше, чем в реальных людей. Знаешь, в чем непогрешимость Христа? В том, что он умер. И не в силах согрешить…

Савинков – какое-то время сидел за столом, молча. Потом – стукнул кулаком.

– Молодец, Брут, молодец. Не зря приехал.

– Кто знает. Может, и зря.

– Не зря… не зря…

– Связи с партией остались?

– Ну…

– Человек нужен. Ох, хороший человек нужен.

– Хорошие люди, Боря – воюют за идею – сказал старик – которой у тебя нет. Есть только твой ум Острый как бритва. Но это не идея…

– У меня есть ты, Брут. Только ты и я знаем – почему не сработала та бомба, которой предназначено было убить Помазанника Божьего.

– Угрожаешь?

– Ну, отчего же. Открываю перед тобой перспективы. Ты же сохранил связи с партией. Не получилось здесь – получится там. Смотри на вещи шире. Людской океан на Востоке – безбрежен. Люди – бедны и угнетены. И что самое главное…