при Грозном (в 1578 г.), был, бесспорно, выдающимся сановником, но настолько состарился ко времени воцарения Бориса, что уже не принимал участия в делах, молился и благотворил монастырям; да он и умер в одно время с царем Борисом. Из прочих Годуновых заметны дворецкий Степан Васильевич и боярин Семен Никитич, одного поколения с Борисом, оба не наделенные государственными дарованиями. Первый из них проходил обычные дипломатические и военные службы; второй, возвышенный уже при Борисе, был, по выражению Карамзина, «главным клевретом нового тиранства» и, кажется, заведовал политическим сыском. Наконец, из младшего поколения Годуновых оставил по себе хорошую память троюродный племянник Бориса, Иван Иванович, женатый на Ирине Никитичне Романовой; в 1605 году он был одним из воевод стоявшей под Кромами рати. В конце царствования Борис, вообще очень скупо возводивший в думные чины, стал отличать братьев Басмановых и, по общему свидетельству, возлагал особые надежды на Петра Федоровича Басманова. Других же лиц, о которых можно было бы сказать, что они составляют правительственный круг при царе Борисе, мы не видим. В отсутствие такого круга – ближней государевой думы – заключался весь ужас положения семьи Бориса в те дни, когда внезапная смерть отняла у нее отца. Хотя Борис и прихварывал уже с 1602 года, но он был в таком возрасте, что нельзя еще было ждать неизбежной скорой развязки и нельзя было к ней исподволь приготовиться. Семья его потерялась и не знала, в ком, кроме патриарха, искать опоры. Видели опору в Петре Басманове, но что он мог сделать при тогдашнем строе понятий? Человек «молодой», «невеликий», не от «больших родов», он сам нуждался в фаворе, чтобы удержаться на той высоте, на какую подняли его военные успехи и боевые заслуги. Не считая Годуновых крепкими, он был склонен к измене им и действительно изменил, как только сообразил, кому следует служить, и как только нашел товарищей для измены[80].

Но кто же в боярстве мог встать против Годуновых, если все соперники Бориса были сведены в могилу или в ничтожество? Романовы, три из пяти братьев, умерли в ссылке; старший из живых, невольный инок Филарет, томился в монастыре; в Москву был возвращен из ссылки один только Иван Никитич, неспособный к правильной деятельности паралитик. Семья Щелкаловых жила в безвестности, и старший из «великих дьяков» Андрей уже умер. Бельский жил в ссылке, так же как и слепой «великий князь всея Руси» Симеон. Один Ф. И. Мстиславский сохранял свое первенство в царском синклите именно потому, что никогда – ни раньше ни после – не показывал желания власти. Весь правительственный кружок, оттеснивший от влияния на дела княжескую знать последних лет Грозного и времени царя Федора, теперь, со смертью талантливейшего своего представителя Бориса, окончательно сошел со сцены и оставил свободным поле действия. В среде близких и преемников Бориса в Москве не было налицо ни придворных авторитетов, вроде блаженной памяти Никиты Романовича, ни государственных умов вроде самого Бориса Федоровича.

При недостатке людей с личным весом и влиянием естественно было выйти вперед людям с притязаниями родовыми и кастовыми. Исчезла в лице Бориса сила, умевшая, вслед за Грозным, давить эти притязания, и они немедленно ожили. Гнет опричнины не мог заставить ее жертв забыть то, что говорили им родословцы и летописи, что так волновало Курбского и других писателей его круга и его симпатий. Потеря власти и влияния, утрата наследственных земель, новые условия землевладения и службы, выдвигавшие во дворце и в опричнине на место родовой знати цареву родню и служню, унизительная обстановка жизни под вечным страхом опалы, подневольное прислуживанье в опричнине, – разве мог со всем этим помириться потомок Рюрика или Гедимина, помнивший свою «породу»? Разве мог он отказаться от попытки вернуть себе отнятое достояние и попранную «честь», раз он почувствовал, что ослабела рука, стягивавшая его узы? Конечно нет. Со смертью Бориса неизбежна была реакция в поведении бояр-княжат, и нам кажется, можно действительно наблюдать эту реакцию. Разумеется, во главе боярской партии в деле восстановления и оживления старых боярских преданий должны были стать старейшие, наиболее родовитые семьи. Такими были из Рюриковичей князья Шуйские, а из Гедиминовичей князья Голицыны. Еще при старой династии, как мы уже знаем, Шуйские почитались первыми из «принцев крови» в Москве. Как коренной восточнорусский род, Шуйские ставились выше «по отечеству» не только всех прочих Рюриковичей, но и старейших Гедиминовичей. Когда в 1590 году потомки Ивана Булгака, князья Иван Голицын и Андрей Куракин, попробовали местничаться с кн. Дм. И. Шуйским, то получили от царя Бориса жесткий ответ: «Что плутаете, бьете челом не о деле? Велю дать на отцов ваших правую грамоту князю Дмитрию Шуйскому!» Династические права Шуйских, вытекавшие из родового старейшинства, знали и в Литве. В 1605 году старик Замойский рассуждал, что и кроме названного царевича Димитрия есть законные наследники Московского царства: после прекращения бывшей династии права на престол, jure successiones haereditariae, переходят на дом Шуйских. Годом позже «освященный собор» московский официально писал, что В. И. Шуйский покойному царю Федору Иоанновичу «по родству брат». Сам же Шуйский полагал, что он принадлежал даже к старшей ветви того рода, от которого шла его младшая братия – бывшие московские цари: в своей подкрестной записи он высказывал не без остроумия, что его прародители были давно «на Российском государстве», а потом по старшинству своему получили Суздальский удел, «якоже обыкли большая братия на большая места седати», и оттого он теперь справедливо учиняется царем «на отчине» своих прародителей. Это было несколько высокомерно даже по отношению к династии Калиты, перед которой Шуйские умели быть послушны до того, что попали в «дворовые» или, иначе, в опричнину царя Ивана. В свою очередь, князья Голицыны первенствовали в Гедиминовичах. Они вели себя от старшего брата Наримонта (или Патрикея), тогда как другие видные роды московских Гедиминовичей, Мстиславские и Трубецкие, шли от «младших» Явнутия и Ольгерда. В своем Патрикеевом роду Голицыны были моложе Хованских, но колено Хованских захудало и держалось низко, а Голицыны всегда были «велики». Если Мстиславские, Иван и Федор, сидели в думе выше Голицыных, то это происходило не от преимущества «породы» Мстиславских, а от милости к ним Грозного, которой бояре иногда кололи глаза Мстиславским. Кроме того, со смертью Вас. Юрьев. Голицына в 1585 (7193) году в думе боярской семь лет не было никого из Голицыных по их молодости, что и отметил Флетчер, назвав всех Голицыных его времени юношами (youths al). Только в 1592 году было сказано боярство Ивану Ивановичу Голицыну, а в 1602-м его младшему двоюродному брату Василию Васильевичу.