Когда подросла эта семья сыновей Василия Юрьевича Голицына и стали действовать братья Василий, Иван и Андрей, род Голицыных стал опять заметен и влиятелен, а личные свойства Василия Васильевича Голицына сделали его заметнейшим из бояр.

Так самими обстоятельствами намечались боярские семьи, которым должно было принадлежать первое место в рядах боярско-княжеской реакции в том случае, если бы такая реакция стала возможной. Очевидно, подозрительный Борис боялся ее возможности и угадывал ее вожаков. Покорных ему Шуйских, несмотря даже на свое родство с ними по жене, он всегда в чем-то подозревал. Говорят, что он следил за ними даже тогда, когда они были у него в милости, и подвергал допросам и пытке тех, кто их посещал. Как относился он к Голицыным, достаточно указывает уже то положение, в каком находился при нем В. В. Голицын. Вступление на престол Бориса застало этого князя на воеводстве в Смоленске; возвращенный на короткое время в столицу и возведенный в бояре, он затем был отправлен в Тобольск, где был воеводой в 1603–1604 годах. В сущности, Борис его держал в почетной ссылке, и, конечно, не из чувства доверия к нему[81]. Но в наших глазах большое значение имеет тот поразительный факт, что Борис не задумался послать всех этих подозрительных князей во главе войск против Самозванца. В походе 1604–1605 годов были Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские, Василий и Иван Васильевичи Голицыны, был и Ф. И. Мстиславский. Значит, Борис при всей своей осторожности не боялся, что эти бояре стакнутся с претендентом на его престол. Между тем существует известие, признаваемое многими за достоверное, что Борис обвинил в подготовке Самозванца именно бояр. Если захотим принять это известие, то нам следует его ограничить. Не князей «великой породы» заподозрил Борис в самозванческой интриге, а другой слой боярства, очевидно тот самый, который он подверг опале и ссылке в 1600–1601 годах. Подтверждение этому служит известный факт из боярских сношений с королем Сигизмундом при Самозванце. В начале 1606 года Самозванец прислал в Краков гонцом дворянина Ив. Безобразова. Отправив посольство от пославшего его «непобедимейшего императора», Безобразов передал королю через Гонсевского тайное поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных. Эти знакомые нам бояре жаловались королю, что он дал им в цари человека низкого и легкомысленного, жестокого, преданного распутству и расточительности – словом, недостойного занимать престол. Бояре извещали короля, что они думают, как бы свергнуть этого царя и заменить его королевичем Владиславом. Если предполагать, что князья Шуйские и Голицыны в числе прочих бояр были причастны самозванческой интриге и участвовали в подготовке Самозванца, то каким наивно-дерзким должно было быть подобное обращение к королю! Как бы могли они говорить, а он слушать такие упреки и жалобы по поводу того, что «король им дал» низкого и дурного человека? Удивление бояр и смелость, с какой они высказывали это чувство перед Сигизмундом, становятся понятны лишь в том случае, если мы предположим, что круг Шуйских и Голицыных действительно был чужд затее с Самозванцем. В то время как в далеком Сийском монастыре старец Филарет, очевидно узнав «от всяких прохожих людей иных городов» о появлении и успехах Самозванца, уже с февраля 1605 года оставил жить «по монастырскому чину», стал «всегда смеяться неведомо чему», сердился на монахов и кричал им, что «увидят они, каков он вперед будет», – в то самое время князья-бояре водили войска на Самозванца, бились с ним, проливая даже свою кровь, прогнали его к Путивлю и сами еще не знали о себе, каковы они вперед будут. Очевидно, они в начале войны не сразу освоились с положением и, не зная Самозванца, не тотчас решили, что следует предпринять и как держаться в борьбе нелюбимого ими царя с неведомым царевичем.

Смерть Бориса положила конец нерешительности князей-бояр. Только что основанная Борисом династия не имела ни достаточно способного и годного к делам представителя, ни сколько-нибудь влиятельной партии сторонников и поклонников. Она была слаба, ее было легко уничтожить, – и она действительно была уничтожена. Молодой царь Федор Борисович отозвал из войска в Москву князей Мстиславского и Шуйских и на смену им послал князя М. П. Катырева-Ростовского и П. Басманова. Два Голицына, братья Василий и Иван Васильевичи, остались под Кромами. Перемены в составе воевод были произведены, вероятно, из осторожности, но они послужили во вред Годуновым. Войска, стоявшие под Кромами, оказались под влиянием князей Голицыных, знатнейших и виднейших изо всех воевод, и П. Ф. Басманова, обладавшего популярностью и военным счастьем. Москва же должна была естественно пойти за В. И. Шуйским, которого считала очевидцем углицких событий 1591 года и свидетелем если не смерти, то спасения маленького Димитрия. Князья-бояре сделались хозяевами положения и в армии, и в столице и немедленно объявили себя против Годуновых и за «царя Димитрия Ивановича». Голицыны с Басмановым увлекли войска на сторону Самозванца. Князь же В. И. Шуйский в Москве не только не противодействовал свержению Годуновых и торжеству Самозванца, но, по некоторым известиям, сам свидетельствовал под рукой, когда к нему обращались, что истинного царевича спасли от убийства; затем он в числе прочих бояр поехал из Москвы навстречу новому царю Димитрию, бил ему челом и, возвратясь в Москву, приводил народ к присяге новому монарху[82].

Так держали себя представители княжеской знати в решительную минуту московской драмы. Их поведение нанесло смертельный удар Годуновым, и В. В. Голицын даже не отказал себе в удовольствии присутствовать при последних минутах Борисовой жены и царя Федора Борисовича. Но одни бояре не могли бы, конечно, отдать Самозванцу ни войска, ни Москвы и не могли бы направить против Годуновых стихийного движения масс, если бы в недрах этих масс не было соответствующих течений. К сожалению, нет желательного количества данных для того, чтобы изучить эти течения. Измена войска под Кромами и восстание Москвы на Годуновых изображаются источниками не вполне отчетливо.

Мы уже знаем, в каком положении была рать Годунова под Кромами. Она устала от зимнего похода, много болела, теряла людей от побегов и отъездов и получала подкрепления посошными черными людьми. Боевая годность ее была сомнительна как от общего расстройства полков, так и от того, что в ней убывал лучший элемент – поместные дворяне центральных городов – и оставался элемент ненадежный – «ратные люди Северских городов, стрельцы, казаки и черные люди». Так именно изображали состав войска официальные данные 1608 года. Как бы ни была велика численность подобной армии, ее нельзя было считать сильным войском. Этот «flos et robur totius Moscoviae» (так величал эту армию иезуит Лавицкий) был настолько непригляден и слаб, что в его расстройстве